— Я так и не понял, — настойчиво спрашивал дядя Миша. — Был Александр Степанов в указанное время в школе или не был?

— Трудно теперь это установить, — устало сказала директор. — Требую, требую — не отмечают в журнале, и все…

— Ох, уж лучше бы я не приходила сюда, — вздохнула пострадавшая. — Бог с ней, с той косметичкой… «Библиотека приключений», двадцать томов… жалко… Может, я и ошибаюсь, может, это не он…

— Вот-вот! — вскочил Санькин отец. — Я честный человек! Мне чужого не надо! А вы… вы! Сами не знаете, где посеяли эту вашу замшевую штуку! Я жаловаться буду! Я этого дела так не оставлю! Я в газету пойду!

Женщина как-то сжалась вся, заморгала, Саньке даже жалко ее стало. «Заякал, — посмотрел он с презрением на отца. — Я… Я… а меня будто тут и нет…»

— Так был все-таки Александр Степанов позавчера в школе или нет? — строго посмотрел дядя Миша на директора.

— Мария Максимовна? — так же строго посмотрела директор на классную.

«Да вы меня спросите! — кричало все в Саньке. — Меня! Я же вот он, здесь!»

Мария Максимовна встала и, волнуясь, заговорила совсем о другом:

— Лично я склонна считать, что товарищ Степанов прав: не может сын такого уважаемого человека, как товарищ Степанов, совершить такой проступок. Учится он слабо, это правда. Но украсть — такого я как классный руководитель не допускаю. Произошла ошибка. Извините меня, но вы… Да кто вы вообще такая? Мы вас не знаем. Почему мы вам должны верить? А товарищ Степанов — один из активнейших наших родителей. Его портрет на доске Почета! Он нам постоянно помогает оформлять кабинет! А посмотрели бы вы, какой «Школьный уголок» у его сына! Я думаю, надо нам на этом разговор закончить. А мы с товарищем Степановым, на всякий случай, усилим контроль за Сашей…

— Такое подозрение, — встал дядя Миша, — дело не шуточное. А потому, был или не был Александр Степанов позавчера в школе, сперва надо установить!

Как только Санька услышал про свой «Школьный уголок» и про то, что над ним будет усилен контроль отца да Маруси, он вскочил вдруг. Какая сила подняла его? Что заставило звонко, с вызовом выкрикнуть:

— Да не был! Не был я позавчера в школе! И вчера не был! И позавчера! Я, я вытянул из сумки эту… коричневую, замшевую. Думал — кошелек, вот! Думал, денег там полно! Думал…

Ох, каким героем он себя чувствовал! Отец опустился на стул, будто у него ноги подкосились. Голова его никла, никла, а глаза стали такими жалкими. Он растерянно смотрел на всех, и руки его, заметил Санька, мелко-мелко дрожали. Санька же, наоборот, пока говорил свою речь, будто стал совсем невесомый, поднялся над всеми к самому потолку и парил там. Плечи его расправились, голова приподнялась, и он смело смотрел на всех с этого своего нового роста. Раньше он почему-то всегда боялся смотреть в глаза отцу, учителям, а уж директору и подавно. Теперь же смотрел на всех так, словно говорил: «Что? Скушали? Получили? Эх, вы!..»

— Эк, поглядывает соколом! — строго сказала директор. — Ну, что ж, все ясно: будем оформлять материал в инспекцию по делам несовершеннолетних!

Саньке было все равно. Он плелся домой, слышал, как поскрипывает снег — это шел за ним следом отец — и чувствовал такую усталость, будто он перетаскал и сложил в поленницу целый кубометр дров. И ничего ему не хотелось. Не хотелось смотреть на пестро-белые леса вдали, на зимний пруд, заметенный снегом. Он шел и смотрел себе под ноги, волоча портфель.

Вдруг показалось ему — чуть не у самого уха затрезвонил трамвай. Санька встрепенулся было, вскинул голову, но тут же его взгляд потух: к остановке шла Галина Васильевна… «Тоже поверила… А как посмотрела-то!» — И Санька ехидно усмехнулся. Если бы он увидел сейчас себя, он бы поразился тому, как был похож в этот миг на своего отца, когда тот усмехается вот так над ним или над матерью.

Из переулка кинулся к Саньке заспанный кудлатый Черныш, заулыбался зубатым ртом, завилял хвостом. «Помогайте детям, старикам, птицам и зверям!» — опять усмехнулся ехидно Санька и пнул улыбающегося ему доверчиво пса. Тот заскулил, отпрыгнул в сторону и смотрел тоскливо, недоуменно вслед своему другу. Саньке не было его жалко. Саньке больше никого не было жалко.