— Гм… — Томашевский колебался. — Но я все прочитаю. И не пытайся написать, что…
— Конечно нет. Всего несколько строк. Что я жив… — И в тот же миг он сообразил, как неудачно выразился.
— Ну ладно…
Получилось!
Томашевский поставил поднос на пол. Потом вырвал два листка из блокнота и вместе с шариковой ручкой подал через решетку Фойерхану.
— Спасибо.
Фойерхан сел на диван и приготовился писать. Томашевский подал ему сероватый, немного мятый конверт, который обнаружил в нагрудном кармане. Фойерхан несколько секунд размышлял, потом начал строчить. Столь неожиданно проснувшаяся надежда едва не лишила его чувств, и он с трудом смог сосредоточиться: слишком радовался, что ему в голову пришел столь гениальный ход. ЛЕСТЬ СПАСЛА ЕМУ ЖИЗНЬ, — будут писать газеты. — ПОХИЩЕННЫЙ ИЗ ГЕРМСДОРФА ЗАСЛУЖИЛ НАГРАДУ. СПАСИТЕЛЬНАЯ ИДЕЯ В ПОСЛЕДНИЙ МИГ… Перо летало по бумаге. Чтобы было удобно писать, он положил ее на подошву правого ботинка.
План был совсем прост. Некоторые буквы он особо выделил, сильнее нажимая или, словно случайно, еще раз обведя их ручкой. Прочитанные подряд, они образовывали адрес его нынешней тюрьмы: Бенедиктинштрассе, 110. Одно он знал точно: едва листок в конверте попадет в руки матери, об этом узнают в полиции и внимательнейшим образом все изучат. Там сразу же поймут, о чем идет речь. Если так, он будет спасен. Помоги себе, человек, и Бог тебе поможет!
Томашевский молча, с застывшим лицом наблюдал за ним. Наконец все было готово. Напрягая глаза, он еще раз пробежался по строчкам. Это его последний шанс, ошибка может означать смерть. Но он уже не мог сосредоточиться, в голове все плыло. И вновь пытался найти в переплетавшейся путанице строк разумную систему.
Милая мама!
Без тебя мне тоскливо, но я все еще жив, и учитывая обстоятельства, чувствую себя относительно хорошо. Надеюсь увидеть тебя здоровой и бодрой. Надейся и ты! Не нужно за меня бояться, скоро все будет в порядке. К счастью, ничего страшного не случилось, и я здоров, как бык. Спасибо за все, что ты для меня сделала. Обнимаю, целую.
Твой сын Гюнтер.
Фойерхан трясущейся рукой написал еще имя матери и адрес на конверте. Потом положил в него оба листка и подал Томашевскому.
Затаив дыхание, следил он, как Томашевский разглядывает листки. Кровь шумела в ушах.
Томашевский уже собирался сунуть листки в конверт, как вдруг замер. Потом еще раз просмотрел текст.
— Неплохо придумано, — рассмеялся он. — Но тебе не повезло, милый мой! — И разорвал оба листка.
Фойерхан был потрясен. Ему казалось, что он падает в кратер вулкана, который снова извергнет его распадающимся раскаленным шаром. Его охватили ненависть, злость и смертельный страх. Издав звериный вопль, он кинулся на решетку, ударившись об нее всем телом. Боль только разъярила его еще больше. Обе руки, как змеи, проскользнули сквозь прутья и схватили Томашевского за левое предплечье. Томашевский ногами уперся в решетку и откинулся назад, но напрасно: Фойерхан сантиметр за сантиметром втягивал его руку к себе в камеру.
— Пусти меня! — кричал Томашевский. — Пусти! — Жилы его напряглись, свободной рукой он пытался оторвать пальцы Фойерхана.
Тот продолжал тянуть изо всех сил. «Если смогу втащить сюда всю его руку, я спасен, — думал он. — Отогну пальцы назад, а может, и сломаю. Теперь он от меня не уйдет… Если сломать ему палец, то он наверняка потеряет сознание и я достану из кармана ключи. Или просто подожду, пока кто-нибудь не придет его искать. Достаточно будет поднять крик, и меня освободят. Боже, ну и силен же этот боров! Но я должен его удержать, должен! Или привяжу его ремнем к решетке. Если не появится на работе, люди с фирмы придут его искать… Найдут меня. Еще десять сантиметров — и готово. Я должен это сделать, если хочу выжить!»
Но и Томашевский понимал, о чем идет речь.