— Ни в чем, Владимир. Просто был занят.
Корельский отвечает сухо, пренебрежительно. Но затем, вдруг, поднимается, делает над собою усилие, принимает добродушный веселый вид.
— Владимир, — мягко добавляет он, — не сердись, дорогой. Я вчера был по твоему же делу… Все идет благополучно. Заказ на луковицы сделал.
— А в Париж когда, Глеб?
— На той неделе еду, не бойся. Ниццкие розы сам вышлю. Сейчас же.
V
К восьми часам у Софьи Ивановны все готово. Собственно говоря, ничего не нужно готовить, но почему-то встала она очень рано — в шесть часов, привела в порядок квартиру, заставила кухарку Дашу как следует натереть суконкой пол в гостиной и в столовой, сама везде вытерла пыль, тщательно причесалась, надела нарядное платье.
— Адик, который час?
— Пять минут девятого.
— Ох… Приближается!.. А ты знаешь наверно, что у нас около девяти, когда в Гринвиче семь? Я не верю, Адик!
— Ну как не верить, мамочка… Ведь Глеб Николаевич сам по карте высчитывал. И в вечерних газетах сказано.
— Мало ли что в газетах бывает сказано! Адик, пойдем уже в спальню, а? Ляжем, детка!
— Еще целый час, мама.
— Кто его знает, час ли! А вдруг — в вычислениях ошибка? Или сам Диктатор перепутает? Вставай.
— По- моему, я могла бы прекрасно оставаться в этом кресле. Смотри: высокие ручки. Спинка…
— Ради Бога! С ума сошла! Упасть хочешь?
— Ведь я сижу глубоко…
— Адик, не спорь! Прошу! Посмотри, видишь, что на улице делается… Боже! Боже!
Софья Ивановна со страхом смотрит в окно. По проспекту в обе стороны бегут, торопясь по домам, запоздалые прохожие. С жутким грохотом опускаются в магазинах железные шторы. Зловеще завывая сиренами, проносятся мимо автомобили. Где-то слышится плач.
— Я положу возле себя чашку. И платок для компресса. Адик, хочешь? Может быть, дурно станет…