— Простите, что не в урочное время… Но проезжал мимо… Только что купил газету. Оказывается — новый эдикт Диктатора.

Ариадна понимает: воспользовался случаем. Но Софья Ивановна испуганно семенит навстречу:

— Что вы? Опять? Батюшки!

— «22-го сего мая, — читает за столом Ариадна, — истекают две недели со дня применения мною к непокорным столицам первой меры наказания: всеобщего паралича на одни сутки.

Любезные моему сердцу народы!

Не для устрашения, не для террора, не ради личных выгод и честолюбивых намерений принял я на себя тяжкое бремя власти над земным человечеством.

Я знаю, дети мои, что вы стремитесь к лучшей, осмысленной жизни, хотите рая земного, жаждете блаженства тела и духа. И знаю я, что тщетны до сих пор все ваши усилия.

Вам не найти этого счастья, дети мои, счастья даже временного, случайного, пока будете искать вы его путем всенародных скоплений, сборищ, митингов, референдумов, голосований, баллотировок, прислушиваясь к мнению не только мудрейших, но и глупейших сограждан. Уже скоро два века, как Европа изнемогает от тщетных усилий найти в себе общую народную волю, отыскать общее народное чувство, осознать общую народную мысль. Не только два века, еще двадцать веков вы будете пребывать в тяжких муках искания и ничего не достигнете, ничего не найдете. Ибо общей воли у народов нет. Общего чувства нет. Общей мысли нет.

А посему повелеваю:

К двенадцати часам ночи, с 22-го на 23-е сего мая, распустить навсегда все представительные учреждения, согласно эдикту № 1. В дополнение к сему, приказываю: перед роспуском, особым актом, подписанным народными представителями, объявить провозглашение абсолютной монархии с правом наследования престола старшим в роде. В странах с монархическим образом правления передать полноту неограниченной власти ныне здравствующим императорам, королям, князьям. В странах республиканского строя утвердить в монарших правах ныне временно возглавляющих эти страны президентов, прокураторов, диктаторов, правителей. Всякая политическая пропаганда после провозглашения монархии воспрещается под угрозою смертной казни как в среде противников нового строя, так и в среде сторонников. О дальнейших мероприятиях всем монархам надлежит сноситься со мною.

В случае неисполнения сего эдикта за № 2, мною будет применена к непокорным столицам вторая мера наказания:

Бессрочный всеобщий двигательный и чувствительный паралич, с ежедневным перерывом на два часа, вплоть до того дня, пока столицею не будет выражена полная покорность моей единоличной воле. В подтверждение подлинности сего эдикта население всего Земного шара, без исключения, будет подвергнуто легкому оцепенению на один час 22-го сего мая с семи до восьми часов утра по гринвичскому времени..

Дано в крепости Ар, 21 мая 1950 г.».

— Что же теперь делать? — испуганно говорила Софья Ивановна, смотря поочередно то на дочь, то на Корельско-го. — Опять, господа, столбняк?

— Да, как видите, — презрительно хмурится Корельс-кий. — Этот Диктатор не может, очевидно, ничего остроумнее придумать.

— Бежать, может быть? — продолжает волноваться старушка. — Но куда? Теперь везде будет, некуда даже скрыться!.. Адик, как ты думаешь: уехать нам?

— Бесполезно уезжать, мама… — рассеянно отвечает Ариадна, у которой сейчас в глазах странный блеск, а на щеках румянец. — Как это все-таки удивительно! «Тяжкое бремя власти над земным человечеством»… «Повелеваю!»

— Нужно, в таком случае, целое утро не выходить из дома… — бормочет Софья Ивановна. — Лечь в постель и переждать… Да. Вот только для сердца, не знаю… Глеб Николаевич, для сердца это не вредно?

Корельский, видимо, раздражен. Но старается казаться спокойным.

— Не думаю, Софья Ивановна. Разве только при очень плохом здоровье может что-нибудь случиться. У вас разве больное сердце?