Все это она слышала уже много раз, но почему-то эти аргументы ее не убеждали. Она считала, что они слишком абстрактны. Предпочитала спрашивать: болезнен ли процесс transfugium? Ощущает ли сестра одиночество? Что это значит – что процесс совершается в силовом поле? До самого ли конца человек осознает себя? Остается ли он собой? А если ее сестра передумает? Что тогда? Она уже несколько раз была близка к панике, ей казалось, что сестру нужно спасать силой, похитить, а потом запереть дома и заставить жить как все, нормально, как это происходило сотни, тысячи, миллионы раз – каждый в своей нише, на своем месте. Она попрощалась с Ренатой полгода назад, здесь, в парке. Встреча была спокойной и деловитой, почти безмолвной. Сестра передала ей нотариально заверенные документы, со множеством подписей и официальных голограмм, а потом еще вручила кулон – каплю из горного хрусталя на цепочке, единственное украшение, которое она носила. В следующее мгновение, когда Рената шла в сторону корпусов «Transfugium», ее сестра, державшая в руке кулон, почувствовала приступ удушья, как бывает, когда осознаешь необратимость происходящего. Она смотрела Ренате вслед и надеялась, что та обернется, что, может, даже передумает, вернется. Но нет, ничего такого не случилось – она увидела только спину сестры и темные двери, которые бесшумно сомкнулись, образовав черную непрозрачную поверхность.
– Она все еще здесь? Где?
Хой показал рукой на здание «Transfugium».
– Да, она уже готова.
Ей не нравился Хой, хотя они разговаривали уже не первый раз. Она знала, что этот человек не сумеет ее утешить, хотя он умен, сердечен и даже заботлив. Инстинктивно чувствовала его высокомерие, не знала, о чем он на самом деле думает. Хой повторял то, что написано в Брошюре, словно не желал тратить время на поиск других форм объяснения процесса. Экземпляр «Метаморфоз» Овидия лежал у кровати, словно Библия в номере отеля. Красивое издание, стилизованное под старину, иллюстрированное гравюрами, напоминало книгу девятнадцатого века и, вероятно, было призвано пробуждать ностальгию по чему-то давнему, естественному и основательному, успокаивать. Она несколько раз читала в Брошюре, что в мире не существует никаких постоянных однородных субстанций, мир представляет собой поток противоборствующих сил и отношений. Каждое существо обладает волей, которая позволяет ему жить. Реальность состоит из накладывающихся друг на друга, переплетающихся волями миллиардов существ. Некоторые из них сложны и пластичны, другие бессильны и фаталистичны. В таком мире многое, чего прежде и представить себе было нельзя, делается возможным, а границы оказываются иллюзорны. Сегодняшняя медицина способна преодолевать подобного рода эфемерные водоразделы.
– Пойдемте обратно, – проговорила она, потому что ей хотелось поскорее закончить этот разговор. – Мне холодно.
Она испытывала легкое раздражение, напоминавшее зуд. Ей претил менторский, претенциозный тон Хоя. Раздражало его совершенство. Он взглянул на нее снисходительно, попрощался и сказал, что присоединится к ним ночью.
Они обе вели обычную жизнь. Росли в счастливом доме. Родители любили друг друга, пока, сосредоточенные на своей прогрессирующей старости, совсем не перестали разговаривать. Трагедии и драмы – среднестатистические. Здоровье – под контролем. Дети, две дочери – удачные. Разница между ними шесть лет – достаточно маленькая, чтобы иметь общую комнату, и достаточно большая, чтобы слушать разную музыку и не обмениваться модными одежками. Между сестрами образовалась пустота, непреодолимая. Они присматривались друг к другу с любопытством, с симпатией, испытывая своего рода привязанность, которую легко спутать с любовью, но, в сущности, их мало что связывало, и каждая шла своей дорогой.
Они были сводными сестрами. Каждый из родителей внес в супружеский союз свой багаж: она принадлежала матери, а сестра – отцу. Им с самого начала дали понять, что они должны подружиться и таким образом помочь взрослым. Поставили задачу: принять участие в создании дружной семьи, которую они – обладавшие схожим чувством долга – успешно выполнили. Ей было шесть, Ренате – двенадцать. Биологическая мать Ренаты умерла так рано, что девочка ее не помнила, а потому, вероятно, сразу приняла и полюбила новую. Поводов для капризов не было. Она, младшая, была горда, что у нее появилась старшая сестра. Она восхищалась Ренатой, ее книгами, музыкой, засушенной лягушкой, поздним возвращением со дня рождения подруги в странном состоянии, которое она приняла за болезнь и которое оказалось обычным следствием злоупотребления алкоголем. Она помнила, как сестра читала по ночам, и свет экрана делал ее лицо похожим на маску.
Рената уехала из дома сразу после окончания школы и исчезла в большом городе на несколько лет, навещая родных только по праздникам. Она изучала космическую инженерию, для которой, как потом оказалось, парадоксальным образом не требовалось покидать дом и смотреть на небо. После вуза она большую часть времени проводила перед монитором, изучая какие-то графики и цифры и добавляя к ним свои. Эта работа оплачивалась хорошо и стабильно. Рената забеременела и поселилась вместе с таким же молчаливым, как она сама, инженером, специалистом по очистке воды в далеких странах. Он часто уезжал, но жили они дружно, во всяком случае, так это выглядело со стороны. Купили дом на юге, завели ульи и дикий сад. Однажды пожар уничтожил пасеку, но они ее возродили. Она помнит, как Рената плакала в телефон из-за этих пчел. Это был единственный раз, когда она плакала. По сравнению с ее собственным хаосом жизнь Ренаты выглядела аккуратной гравиевой дорожкой. Она навещала сестру редко, и та запомнилась ей в спортивном костюме, с повязкой на волосах – Рената с упорством маньяка бегала на длинные дистанции по пересеченной местности.
Она приняла душ, сварила кофе и уселась на ступеньки террасы – еще раз полюбоваться озером. Поверхность воды притягивала взгляд, но при этом не предлагала ничего, на чем он мог бы сосредоточиться, так что разум упорно соскальзывал в прошлое. В последние месяцы она постоянно пыталась найти в жизни Ренаты какую-то поворотную точку, признак начала изменений, источник первой мысли о transfugium. Был ли это нервный срыв, возможно, какое-то событие, переживание, о котором они, все ее близкие, не подозревали? Когда это случилось? Она путалась в мелких воспоминаниях, образы прошлого маячили перед глазами. Может, причины имеют природу пыли: отдельные частички незаметны, но в больших количествах образуют густой фаталистический туман. Образ первый. Они стоят перед зеркалом и, задрав платья до бедер, сравнивают свои ноги. Она с удовлетворением отмечает, что у нее ноги более стройные, чем у старшей сестры, – длиннее, изящнее. Рената признает ее правоту; потом они, в одних трусиках, прыгают по дивану. Образ второй. Вместе с другими девочками они бегут наперегонки по школьному стадиону, дистанция шестьдесят метров. Рената не останавливается на финише, как все, а бежит дальше, обегает по периметру весь стадион. Образ третий. Они на море, закапывают друг друга в песок. Рената лежит закопанная почти целый день, не хочет вылезать. Видно только едва заметное движение песка, когда она дышит. Вечером оказывается, что у нее обгорело на солнце лицо.
Где этот момент, который объяснял бы происходящее сейчас? Должно быть какое-то начало, завязь перемены, начальная точка, некая мысль, травматическое происшествие, изменение, вызванное книгой, музыкой из миллиона файлов, которые они постоянно посылали друг другу, зная, что в космосе не хватит времени, чтобы все это послушать. Она мысленно просматривала все эти события, обрывки ситуаций. Отец когда-то сказал, что Рената, кода родилась, плакала так долго, что у нее воспалилось горло.
Что касается меню, она положилась на симпатичного мужчину трудноопределимого возраста, с красивым кирпичным цветом кожи, который приятно оттенял белизну одежды. Она попросила посоветовать ей закуски. Он делал это шутливо, словно помогал готовить девичник. Его веселье вызвало у нее раздражение.
– Это будет что-то вроде поминок, – сказала она с каким-то даже удовлетворением. И сарказмом.
Он посмотрел на нее сердечно и, как ей показалось, сочувственно.
– Поминки, свадьба… Еда – всегда радость.
Пирожные были пузатыми, разноцветными, разложены на подносах по цветам, словно коробочки с красками. Растроганная этим изобилием, она показывала пальцем и пыталась выбрать между розовым и лавандовым, между малиновым и черносмородиновым и какао. Еще кремовая прослойка – золотисто-зеленая, пурпурная. Пирожные были такими искусственными, такими человеческими. Мужчина с кирпичным лицом покивал.
– Вы попробуйте. Может, вкус вам что-нибудь подскажет.
– Простите. Я никогда не умела делать выбор.
Он протянул ей меню.