В том матче Билардо снова отправил на поле Батиста. У них было собрание, и этот идиот Билардо позвал меня, поскольку он всегда привлекал свидетелей. Ему везде мерещилось невесть что…
Сейчас я пересматриваю игру, тоже впервые, и очень доволен, как и в те времена. С той ничьей мы начали говорить как между собой, так и всем остальным: «Если мы сыграли вничью с итальянцами, то мы можем победить и все остальные великие команды, всех фаворитов».
Много шло разговоров о том, что мексиканцы были против нас. Это лишь частично правда. В игре с Кореей все было логично, потому что народ всегда поддерживает слабую команду, особенно когда разница в мастерстве очень большая. С Болгарией – то же самое. Но с Италией мы были равноценны, и мексиканцы начали матч с ними, но закончили с нами. Они поняли, что мы прилагали гораздо больше усилий ради зрелища. Мы установили правила игры.
Помимо этого, для меня на поле играл огромную роль Руджери. Он очень мощно выступил против корейцев, забил гол, а в этой игре занялся Альтобелли, который смог забить только за счет пенальти. Потом он к нему практически не прикасался. Более того, ему пришлось заняться Головастым, который при любой возможности вырывался в зону соперников, забивать еще. Он хотел голов, зверюга! Очень уверенный в себе, он всегда выигрывал мяч в воздухе. В отличной был форме.
Я тогда уже летал. Я был очень быстрым и полностью отдавался процессу, все благодаря физической подготовке, которой я занимался до чемпионата. В ходе этой предварительной работы произошли изменения в моих тренировках, приемах пищи и питье. Все, что я сделал до чемпионата, в Аргентине не существовало, никогда не делалось и еще не было способов к этому прийти. Непривычно было видеть подобное.
Сегодня я наблюдаю много физической подготовки и мало техники. В мои времена было иначе: преобладала техника, поэтому качественной разницы можно было добиться, добавив физическую подготовку. Поэтому сегодня так выделяют и восхищаются тактикой Гвардиолы. Сегодняшний футбол поспешный, а не быстрый. Это две разные вещи. Игроки прибегают впопыхах к воротам соперника, а так быть не должно. К воротам противника нужно подходить правильно, не обязательно быстро.
Я был быстрым и в хорошей форме в 1986 году, и, хоть мне и не поверят, к 90‑м я стал еще лучше. Но ноготь и лодыжка наложили свой отпечаток. И еще больше отпечаток наложило все то, что творилось вокруг. Я уже был демоном, Дьяволом, как говорилось на той обложке в
Я был очень быстрым и полностью отдавался процессу, все благодаря физической подготовке, которой я занимался до чемпионата.
Сальваторе Кармандо, мой неаполитанский массажист, пережил все вместе со мной. Его с самого начала не хотели видеть, поэтому он приехал со мной: в 1986 году никто не обращал на него внимания, потом, в 90‑х, его забрали. Вспомнили, что он был итальянцем.
Я нес флаг юга
Для могущественного севера было сильным ударом то, что мы сделали с «Наполи». Очень сильным. Не только в «Наполи»: начиная оттуда, на юге меня любили. Я был их флагом. Флагом бедного юга против мощного севера, эдаким Робин Гудом, который отбирал у богатого севера, чтобы дать что-то бедному югу. Это было на всю жизнь.
До 1986 года «Ювентус» приезжал на «Сан-Паоло», забивал три гола и возвращался, «Интер» – так же. Когда я приехал, начала формироваться команда, которая получилась в итоге; положение дел поменялось, и тогда меня начали брать на прицел.
Всем доставалось, по какой бы схеме мы ни играли. «Ювентус», «Милан», «Интер» – кто бы то ни был. В финале Суперкубка мы забили пять голов «Ювентусу». Вот что такое история.
С тех пор, с того момента, как мы начали выигрывать, меня хотели убить. В 1990 году как никогда. И в 1991 году Матарресе и Ферлайно заставили меня заплатить. Это была очень крупная преступная организация. Из Италии я уехал, не получив ни гроша, мне пришлось все бросить. Я не обратился в суд и ничего не сказал. Я просто уехал.
Потом то же самое произошло с Кани. С Каниджа. Как насмешка: из 10 тысяч игроков только мы двое оказались «положительными».
Я вас умоляю. Это была месть за бизнес, который он потерял из-за нас в 90‑х. Ежу понятно.
Сегодня итальянцы демонстрируют огромное уважение ко мне, несмотря на все, что они сделали. С юга и севера, не важно. Для них я перестал играть в футбол, чтобы превратиться в легенду. Поэтому они проявляют столько уважения. Меня трогает, что они смотрят на меня так, будто я и сейчас способен играть так, как раньше. Меня действительно это трогает. Я ощущаю подобное в Италии и в Англии тоже. Это любопытно и необычно. Но тем самым они демонстрируют глубокую признательность.
В 2011 году моя дочь Дальма настаивала на поездке в Неаполь: она хотела вернуться в город, из которого уехала в два года. А я отвечал: «Нет, доченька, нет. Лучше поезжай в другое место, в Неаполе люди очень пылкие, они тебя с ума сведут, отправляйся куда-нибудь еще». Но она вся в отца, поэтому продолжала настаивать: «Нет, папа, это от тебя Неаполь теряет голову. А меня кто там знает? Мы уехали, когда мне было два года, никто не поймет, кто я. Не волнуйся, я остановлюсь у друзей, и никто даже не узнает, что я там была. Я хочу все там обойти, уже ничего не помню в Неаполе».
И знаешь что… Я был прав. Дальме пришлось признать это. Любовь и тепло, которые ко мне проявляют в Аргентине, в разы увеличиваются в Неаполе. Когда все узнали, что моя дочь в городе, они не давали ей проходу. Люди вставали перед ней на колени, а Дальма поднимала их и говорила, что ничего не сделала и им нужно успокоиться.
В первый день ее повели гулять и остановились у двери одного здания. «Спустимся ненадолго», – сказали ей. Они зашли в лифт, нажали на кнопку первого этажа, и когда двери открылись, в коридоре стояли все жильцы этого этажа, которые вышли встречать Дальму. Поцелуи, объятия, фото, поцелуи, объятия, фото…