– Тина, у вас случилось что-то?..
– Тиночка, тебе надо отдохнуть!..
– Валентина, тебя к телефону, я сто раз уже повторил!..
– Мама, а…
Вот только это, вот только «мама» – веселое, уставшее, жалобное, капризное, обиженное, ласковое – как разряд электрошока приводило в сознание.
Недели через две Тина опомнилась окончательно и увидела выход.
– Мы едем отдыхать, – сообщила она Ефимычу, – я и дети.
– Не понял, – насупился тот, – а я?
– А разве ты устал от чего-то? – прищурилась она, но тотчас смягчилась: – Извини, дорогой, но кто-то должен следить за домом, а на маму с Вероникой у меня никакой надежды. Только на тебя я могу положиться.
Она погладила его ладонь, с холодным любопытством следя за своими ощущениями. Как и ночами – редкими ночами, – будто бы со стороны наблюдала за собой, бесстрастно контролируя каждое движение.
Рука у мужа была теплой и крепкой – родное тепло, родная крепость. Все равно что прикасаться к стенам, где каждая трещинка знакома. Стоп, какая трещинка? У них евроремонт, она на него заработала и теперь имеет полное право этим гордиться!.. Вот и Ефимыч… Она его заслужила, правда? И много лет безнаказанно пользовалась его заботой. Она была уверена, что сделала хороший выбор. А, выбрав, сумела полюбить. Ефимыч всегда был под рукой, он ничем не интересовался, кроме семьи, и немного, словно по инерции – своей наукой, он всецело принадлежал Тине, он был добр, покладист, наивен, она знала о нем все. Все, что хотела знать.
– Хорошо, – сказал муж, – но все-таки мы с тобой давно не были вместе, я надеюсь, летом ты выкроишь еще недельку для меня?
– Конечно, – преувеличенно бодро пообещала она.
Хорошо было думать о лете. Легко. Летом все переменится.
К лету она привыкнет не задавать себе вопросов. Опустошенность сменится будничной тяжестью, ведь жизнь слишком требовательна, и нельзя стоять на месте, разглядывая вакуум в собственном сердце.
…Она стала ждать, она ведь знала, что все конечно в итоге, нужно только набраться терпения. Она валялась на пляже, лениво щуря глаза на море, где Ксюшка укрощала волны, и на песочные замки, что сооружал Сашка. Она бродила по магазинчикам, заказывала обеды в кафе, каталась на машине с открытым верхом, и ветер шумел в ушах, и солнце брызгало в глаза ослепительно, и две любопытные загорелые мордашки рядом с ней убеждали, что все это – правда. Жизнь, как она есть.
Повседневные хлопоты, которые давно не обременяли ее, благополучно переданные в руки нянек, теперь занимали все время и забивали голову обычными, мелкими, но важными вопросами. Вовремя обнаружить и стащить с чужой яхты Ксюшку, проследить, чтобы Сашка не закопался в песок с головой, предотвратить ссору с последующим ревом, не забыть положить в пляжную сумку пластырь, сменные трусики, обожаемые дочерью печенья и любимый сорт яблок для сына. Объяснять, успокаивать, укладывать спать, выманивать из воды, грозить пальцем, держать наготове носовые платки…
Она слишком долго не занималась всем этим! И теперь чувство вины вылезло на первый план, заслонив все остальные. И неумолимо росло, когда Тина задумывалась внезапно, а не использует ли она детей нарочно, чтобы занявшись по маковку их проблемами не иметь возможности копаться в себе и мучиться.
По ночам она плакала, только причина была вовсе не в Морозове, а в ней самой, и в подлости ее натуры, открывшейся внезапно, и в собственном бессилии против этого. Что она могла поделать с тем, что стала плохой женой и никудышной матерью? Стала или была всегда. Впервые в жизни Тина жалела о карьере, давшей ей свободу, но лишившей права выбора. Работа позволила ей устроить жизнь, как хотелось, но подчинила ее саму. Она не знала, готова ли изменить в этом хоть что-то, но, пробыв с детьми две недели, она словно заново открыла для себя радость материнства и теперь смутно противилась тому, что по возвращении в Москву придется от нее отказаться. Снова только час, максимум два, перед сном, когда она едва дышит от усталости. Снова удалые воскресные планы, которые, увы, так нечасто удается воплотить в жизнь.
Все до кучи, как выражается Вероника.