– На что? – удивился я, доставая пару ассигнатов.
– Сразу видно, деревня! – Оголец сплюнул, растер плевок деревянной подошвой и снисходительно пояснил: – «Петрушечница», гражданин, это агромадный ломоть говядины с петрушкой, да с маслом, да с уксусом. Полное объедение для тех, кто понимает! Только… вы мне не то дали. Я три ливра просил! А вы мне бумажки даете.
– А ты точно здешний? – полюбопытствовал я. – «Петрушечницу» заслужить надо!
В ответ послышался свист.
– Здешний! Да я здесь каждый булыжник по имени знаю! И меня все знают! Я летом обычно прямо тут, на площади, и ночую. Навес здесь летом ставят, очень удобно. А зимой больше по чердакам. Холодно, правда…
Я вновь взглянул на санкюлота из секции Обсерватории, хотел спросить, где же его родители или хотя бы родственники, но понял, что такой вопрос ни к чему. Парень живет на улице, носит деревянные башмаки на босу ногу и хочет заработать на кусок хлеба с говядиной.
Я достал гинею и показал ее гражданину Огрызку.
– Проведешь – твоя! Знаешь, что это?
Вновь послышался свист, на этот раз изумленный.
– Золото Питта! С портретом злодея и тирана Георга III!
– Держи!
Гинея тут же оказалась в его грязной лапке, оголец подпрыгнул, отчего шляпа съехала на ухо, и внезапно завопил что есть силы:
После чего, спрятав гинею за щеку, совершенно нелогично закончил:
– А лучше бы вы мне, гражданин, три ливра дали!
Подобная щепетильность показалась мне странной, малец же, потоптавшись немного на месте, поглядел на меня как-то нерешительно и наконец вздохнул:
– Ну чего, пошли, гражданин Деревня!
Идти оказалось совсем недолго – не больше десятка шагов. Обычный дом, мимо которого я уже прошел не меньше двух раз, – старый, двухэтажный, под красной, припорошенной снежком черепичной крышей. Только двери и окна первого этажа оказались заколоченными крест-накрест, а на одной из дверных створок красовался цветной бумажный плакат.
– Вот он, – гражданин Огрызок кивнул на закрытые двери и снова сплюнул. – Был «Циферблат», да весь вышел. Закрыто именем Революции! Папашу Молье, что заведение держал, с «бритвой» повенчали, а кабачку, понятно, – каюк!
Все еще не веря, я зачем-то потрогал дверь, взглянул на плакат, на котором красовалась знакомая надпись «Республика, Единая и Неделимая…», и вдруг почувствовал, что все вокруг исчезает, покрывается серым плотным туманом, проваливается в никуда. Вот и пришел… И эта дверь оказалась закрытой. Зря, все зря! Господи, все зря! Надо было остаться там, у лионской дороги, где небо казалось таким близким…
– Да чего с вами, гражданин? – детский голос донесся откуда-то из невероятного далека. Я с трудом открыл глаза и вновь увидел шершавые доски, закрывшие вход. – Чего с вами? – мальчишка дергал меня за руку, и в его голосе уже слышалась тревога. – Да вы ж сейчас на землю брякнетесь! Захворали, что ли?