— Хорошо. Это хорошо.

— Есть одна вещь, которую я обязан сказать тебе, но не знаю, как именно это сделать. Точнее, — нервно хмыкаю я, — есть много вещей, которые мне хочется тебе говорить, но эта… Я не собирался сообщать тебе об этом в два часа ночи. Мне просто безумно хотелось увидеть тебя.

— Не сообщать — что?

Во рту у меня пересыхает.

— Ты так смотришь на меня, словно, кто-то умер. Господи, кто-то умер?

— Нет! Извини…

Ещё никогда в жизни я не чувствовал себя таким беспомощным.

— Я попытаюсь объяснить тебе осторожно, но не уверен, что ты захочешь видеть меня после этого…

— Ты сказал, что хотел поговорить о Карине и обо мне?

— Муза, мне очень жаль, что десять лет назад ты увидела меня. Что влюбилась и это чувство к огрызку совершенно того недостойному причинило тебе столько боли. Ты права, первопричина всего этого ужаса — я.

— Я сказала это на эмоциях, Максимилиан…

— Ты всё правильно сказала. — У меня горло разрывается от горечи. — Помнишь, я говорил, что не могу откладывать то, что можно сделать сегодня?

— Помню.

— Пожалуйста, помни об этом, хорошо? Я не могу обманывать и умалчивать от человека, которого люблю, то, что может изменить его жизнь. Или представление. Или восприятие действительности. Или отношение ко мне…

— Любишь? — шепчет Муза, глядя на меня в немом ужасе.

— Муза, человек, по вине которого погиб твой брат, взят под стражу. Он признался в том, что совершил десять лет назад и его ждет суд. С тобой свяжется прокурор и…

— Максимилиан? Ты боишься?

— Да, — шепотом отвечаю я, глядя в её сверкающие глаза. — Потому что ты возненавидишь меня.

Она опускает голову и смахивает одинокую слезу с щеки. Мне хочется обнять её, прижать как можно крепче, но я не могу позволить себе эту слабость. Я не уверен, что после услышанного у нее останется ко мне хоть что-то хорошее.

— …Это… Это Илья?