«Ножи точат булатные, —

растягивая слова, басом, еще громче говорит нянька. —

Хотят меня зарезати».

Лялька уже спустила ноги с кровати, глаза у нее большие и испуганные.

– Вот так с неслухами и поступают, – заканчивает нянька.

– А ты не пугай Ляльку, – кричу я, и вдруг со стороны церкви доносится медленный колокольный звон.

– Дашку упокойницу хоронят, – тихо говорит нянька. Со всех ног я побежала к церкви.

Медленно и печально по всей деревне разносился грустный колокольный звон, и от каждого удара у меня сжималось сердце.

К ограде уже медленно подходили люди. Несколько человек несут маленький гроб с крышкой, на которой лежит венок с полевыми цветами.

А за гробом идет Дашкина мама. Она маленькая и худенькая. Растрепанные волосы закрывают лицо и, подняв кверху руки, она громко протяжно выкрикивает:

– И на кого ты бросила нас, сиротинушек?.. Где твои глазаньки ясные? Где твои рученьки теплые, куда пропал голосок твой звонкий! Подломились твои ноженьки спорые… Опустились твои рученьки белые… Помутнели твои ясные оченьки… Как же мы теперь будем жить без тебя?

Мне до слез жалко Дашкину мать. Народу так много, что ничего не видно. Бегу за ограду к церковным воротам. Надо найти такое место, с которого все видно.

В церкви полумрак. Прохладно. У икон горят свечки, точно подмигивают. То вспыхивают, то становятся тусклыми темные иконы. Сверху, как капельки дождя, доносится печальный звон колокола: то тоненький, то звонкий, то густой и тревожный.

Я хочу убежать из церкви, но в нее уже входят и вносят гроб. Издали я вижу, как с гроба снимают крышку, и опять страшным голосом кричит мать.

Священник в блестящем халате ходит вокруг гроба, махает коробочкой, привязанной на тонкой цепочке. Из коробочки поднимается тающий в воздухе дымок. Я привстаю на цыпочках, чтобы увидеть в нем Дашкину душу, но её нигде нет. Куда же девалась Дашкина душа?

Священник что-то говорит, но я не разбираю ни одного слова. Потом протяжно запел хор.

Люди крестятся, становятся на колени, прикладываются лбом к полу. Я тоже неумело крещусь, тоже становлюсь на колени. Прикладываться лбом к полу – неприятно, он холодный.

Теперь около гроба мало народа – пробираюсь к Дашке.

Дашка в белом платье, лежит неподвижно, скрестив на груди белые руки с синими ногтями. Лицо и губы у неё тоже синие и опухшие.

Странно, что она молчит. Вспоминаю Алгетку, веселое лицо Дашки, блестящие на солнце зубы и ее звонкий голос…