— Да, но и твердость, — уточнил Хойман, наливая вина.

— У Вики скорее всего… — задумчиво протянул Ваня, вглядываясь в его красивое бледное лицо, серые затуманенные глаза, — скорее всего склонность к искусству.

— Он никогда не любил рисовать, — возразил Хойман, — не играл ни на рояле, ни на гитаре, не пел — значит, нет способностей. Нужна ведь еще и подготовка.

Вики глядел на елку, на догорающие и уже догоревшие свечи и чувствовал в себе абсолютное спокойствие, будто и не о нем шла речь.

— Вики мог бы, скажем, стать актером, — высказала свое мнение и генеральша Мейербах.

После паузы, заполненной детскими голосами, хором поющими по радио колядки всех стран, заговорил Хойман. Слова его так резали слух, что Вики впору было встать и уйти, но он сидел все с тем же спокойствием, уставясь на гаснущие свечи. Хойман обрушился на молодежь:

— Они так распущены, совершенно не желают думать о будущем. — Взгляд его тоже проследовал к елке. — Заканчивают школу и понятия не имеют, что делать дальше. Самолеты, океанские лайнеры, компьютеры интересуют только рабочую молодежь, детей же имущих классов не интересует ничего. Разве что вечеринки, вино, джаз, фильмы, путешествия… Зачем им стараться — квартирами, машинами они обеспечены в семье уже с первого дня своего существования. Вот и растет преступность, употребление наркотиков. От пресыщенности одних и бедности других. От недостатка жизненных целей. От погони за новизной, а по существу — из-за отвращения к жизни. И куда же придет наше общество? К вырождению и распаду. Когда я учился… Да. Так вот: от пресыщенности и отсутствия жизненных целей молодежь превратилась в деструктивную стихию. Не знают, чем заняться, не умеют строить и созидать, потому только разрушают и уничтожают. Бросаются в оппозиционерство, экстремизм, увлекаются разными химерами. На демонстрации ездят, вырядившись в сверхмодные одежки, в "бьюиках" и "мерседесах", а подле очередной демонстрации протеста — неизвестно против чего — за углом их ждет личный шофер, чтобы отвезти на престижный пляж. Если вырождается молодежь, вырождается общество. — Советник говорил, обращаясь к погасшей елке. — Воспрепятствовать вырождению молодежи — значит спасти общество. Общественности стоит разобраться, где первичные и где вторичные причины деградации. Устранить первичные причины — дело политиков. Остальные обязаны устранить родители, школа и… мы.

Под звуки рождественских песен, распеваемых по радио детскими голосами, советник стал объяснять, что должно подлежать уголовному наказанию:

— Продажа алкогольных напитков и табака юношам и девушкам до восемнадцати лет, распространение всяких сомнительных фильмов, газет и журналов. А за продажу подросткам наркотиков — тюрьма со строгим режимом. — Хойман издал странный какой-то хохоток. — Кстати, знаете, какие в Турции предусмотрены за это сроки? От одного года до пожизненного заключения. В регистратуре каждого отеля висят соответствующие выписки из законов. Они применяются не только к туркам, но и к иностранцам.

И советник перечислил еще кой-какие меры, которые предупредили бы деградацию молодежи, а тем самым и общества. Договорил он, когда детские голоса по радио отзвучали. В комнате воцарилась удивительная тишина, гробовая, как подумал Вики, и в его затуманенной голове снова всплыли мысли о золотых часах, о Барри. Но их вскоре вытеснила зазвучавшая из приемника старинная музыка, а тут и полковник Зайбт заговорил:

— Свечи догорели, пора менять. Есть у вас еще? — Он подошел к елке, нагнулся и поднял с ковра коробку со свечами. — Да, — согласился он, — что-то предпринимать, конечно, нужно, а не то мы скатимся в пропасть. Наша золотая молодежь действительно не знает, куда себя деть. Но надо и меру знать. Мы, Виктор, если помнишь, тоже были молодыми. Запретить школьникам пить разбавленное вино? А что скажут в наших винодельческих краях? — Полковник стал менять свечи и неожиданно спросил: — Кстати, что в Оттингене?

У Вики бурно заколотилось сердце.

Он давно ждал разговора на эту тему. И считал, что уж кто-кто, а госпожа Мейербах не обойдет ее, ведь у нее внук. А то и сам советник заговорит — у него голова постоянно этим забита. И хотя Вики отказался от самостоятельного расследования и не ждал с нетерпением новых данных по делу, они стали не нужны, тем не менее сразу напрягся. Итак, тема была затронута, и затронул ее Зайбт.

Вики сидел и слушал спокойно, как в тумане, вот только сердце вдруг заколотилось. Госпожа Мейербах вздохнула, за нею вздохнула и госпожа Ваня, жена комиссара.

Затем заговорил Хойман:

— Ужасный случай, но это еще не все. Со вчерашнего утра среди жителей города нарастает уму непостижимая паника.

— Что же тут удивительного! — Госпожа Мейербах пожала плечами в брюссельских своих кружевах. — Родители в страхе. Я тоже, у меня ведь внук.

— Можно, конечно, понять, — с каменным лицом согласился Хойман, — но это уже перешло в истерию. И началась она после очень сухого сообщения, которое мы пропустили в печать. Я уже не говорю о том, что за вчерашний день нами получены сотни телеграмм от родительских комитетов со всех концов страны. Сверх того, нам присылают письма с угрозами, прямо-таки пышущие ненавистью. Один мельник с севера попрекает нас — мы-де, налогоплательщики, вас содержим. Вот как далеко зашло, — саркастически хмыкнул советник. — За два дня вы не нашли убийцу — за что жалованье получаете? Сухая информация в газете — и вот результат. Если бы не Рождество, представляю себе, что бы сегодня печатали газеты. Шабаш бы начался. А сегодня пришлось отдать полосы Рождеству Христову. Люди падки на сенсации, и журналисты соревнуются, кто больше им в этом потрафит. Фантазия их безгранична, и неизвестно, что они внушат читателям, если еще через два дня преступник не окажется за решеткой. Разразится катастрофа…

— Люди взбудоражены, — отозвался полковник, зажигая елочные свечи. — А как вообще-то обстоят дела? Напали на след?

— Следствие идет день и ночь, — отвечал Хойман, — у нас достаточно материалов — сообщений, протоколов допросов и бесед, много, конечно, несущественного, люди рассказывают и то, чего не знают, выдумывают, фантазия работает у них не хуже, чем у газетчиков. Особенно отличаются этим оттингенцы. Наперебой засыпают сведениями, кто кого видел 22 декабря. Какой-то неизвестный продавал на площади ветки омелы. В писчебумажный магазин пришел странный покупатель за фольгой. Почему он показался странным? Из-за пенсне, которое теперь никто не носит. Одна женщина видела возле собора цыганку, ровно в полдень. И мы обязаны все это записывать, ведь наперед неизвестно, что может сгодиться. Полиция на ногах уже двое суток, но это никого не волнует, судят по результатам. Вот мельник и написал: "За что вам только платят?.." — С брюзгливым видом советник обернулся к радиоприемнику — начиналась трансляция песнопений из Сикстинской капеллы.