— Ах, ты ж @Нецензурная речь@ зар… — оборвался крик негодующего.

Кажется, он сам был в шоке от того, что его статус а-ля «я строг, но адекватен», который он поддерживал в течение своей вот уже десятилетней практики, пошатнулся. Так он и стоял, держа в правой руке рубашку, обнажив торс, где перекатывались мышцы, в подтверждение ещё не испарившейся злости на меня и на ситуацию в целом, так как в его планах было лишь разбудить обалдевшую студентку, заснувшую после прошедших пятнадцати минут с начала экзамена, выманив её из страны грёз ароматом кофе, а затем всеобще пристыдить. И у него получилось, первый пункт точно.

Правда, пробудилось лишь тело, а вот мозг всё ещё оставался в глухой несознанке. А девушка я, сказать к слову, с богатой фантазией — даёт о себе знать многолетний опыт чтения романов. Бывало пару раз, что я приходила на его пары в субботу, но это не спасало меня от того, что глаза слипались под бархатный баритон философа, и последнее, что обычно я наблюдала — это его фигура, вполне недурная, очень даже в моём вкусе, вот и сны мне снились соответствующие, включающие его соблазнительную фигуру, сопровождаемую восхитительным голосом.

А дальше всё просто — меня будил тычок в бок от моей подружки Леси. Поэтому я ни разу не доходила до момента, где мои руки касаются манящее тело. Сейчас Леськи под боком не было, её препод усадил за тысячу парт назад, далеко от меня и вообще ото всех, так как она признанный, известный по всему универу ботаник, как считали абсолютно все. Я единственная знала тайну, покрытую мраком, под «мраком» подразумеваются тонны шпор, километры кабелей от коммутирующих устройств, гигабайты флэш-памяти.

Всё верно, моя подруга — это кладезь, которая в мозгу имеет три извилины: шмотки, парни и невероятное шпионское чутьё. Оно и помогало ей сдавать все экзамены с первого раза и на отличные отметки. Хотя может это и не так называется, но я именовала её ловкость, находчивость, выкручиваемость именно так, придумав ей прозвище, словно она агент 007, на англоязычный манер «Spy», звучащее по-русски Спай.

Возможно, если бы и я была длинноногой загорелой девушкой с фигурой модели, с волосами шелковистыми цвета тёмный каштан, умела бы строить глазки, умильно улыбаться и хлопать длиннющими ресничками томно вздыхая, а также одеваться всегда изысканно — в меру транслируя свои прелести, да, возможно тогда у меня была бы некоторая вероятность, что…

Да кого я обманываю? Я в принципе не способна шпору из кармана достать. Даже не то, чтобы достать, я не способна с листа, который мне в руки подсунут, что-либо списать. У меня начинается дикий мандраж, в голове начинает пульсировать одна мысль «я сейчас спалюсь». Плюс если я приду со шпорой, и просто продержу её в кармане, не доставая, то по закону подлости, у меня её обязательно изымут. Это была какая-то чертовщин, но она служила отличным мотиватором к тому, что экзамены я учу, а на само «торжество» заваливаюсь одна из первых, стоять и трястись с остальными одногруппниками, выслушивая их переживания по поводу невыученного материала — это не моё. Не потому что мне не интересно, а мне на самом деле не интересно, главная причина в том, что я с ними не приятельствую. Могу перекинуться парой ничего не значащих фраз, и всё.

Не смотря на всё моё беспутство в области учёбы, я абсолютно не такая, чтобы вешаться на парней или прилюдно выражать свои чувства, дальше бурной фантазии они не распространяются. Отчасти благодаря Леське, отчасти благодаря тому, что я умею держать себя в руках. А вообще, я человек стеснительный. Но как выяснилось, этих факторов оказалось недостаточно, чтобы оградить меня от последующего после оголения торса Толика, так мысленно я стала его называть во сне, моего касания священного тела. И ладно бы я просто прикоснулась, нет ведь, дурочка озабоченная, я прильнула к нему, медленно провела тыльной стороной ладони по накачанному плечу и, надув губки бантиком, произнеся:

— Не ругайся, Толик, — запечатлела на его губах поцелуй.

Божечки, мне сотню раз стыдно, тысячу раз обидно, миллион раз я готова закопать себя на кладбище вживую, и это каждый раз, когда вспоминаю ситуацию. Но нет, тогда я не сразу поняла, что делаю. В аудитории стояла гробовая тишина, философ был в шоке, но на мой поцелуй он ответил взаимностью, по крайней мере, в течение секунд десяти, видимо, пребывая в состоянии аффекта, не больше (как мне авторитетно доложила потом Леська), показавшихся мне вечностью.

Анатолий Максимович всё же опомнился, оттолкнул меня, лицо его при этом опять сменило выражение. Если при поцелуе оно было блаженным, я так предполагаю, ведь я-то в порыве экстаза глаза прикрыла, так что говорить со всей точностью не могу, но не мог же его взгляд и дальше метать молнии, то после обмена бактериями его последовавшее за блаженством недоумение, а за ним вернувшаяся ярость вернули меня на землю. В моих фантазиях и мысли не допускалось, чтобы он меня оттолкнул. Такое могло происходить лишь в реале. Одна мысль сменилась другой, теперь шок почувствовала я. Сначала меня заполнила обида. Причём сильно. Недолго думая, а если честно, не думая вообще (ну что поделать, не в приоритете у меня такие напряжные действия) я отвесила Толику пощёчину. Его брови взметнулись вверх со скоростью света.

— Да что вы себе позволяете? — выкрикнули я и философ одновременно, оба в полнейшем недоумении.

Я в ещё большем недоумении вдруг неожиданно для себя осознала, что я делаю. Ага, именно. ЧТО Я ДЕЛАЮ?!

— Про…простите, — вымолвила заплетающимся от нервного перенапряжения языком я, при этом мне почему-то показалось, что так как вина обнажения Анатолия Максимовича лежит на мне, значит и вернуть рубашку на него должна я. Для совершения этого благого жеста я выхватила из его ослабевшей руки запачканную ткань, которую теперь можно было спокойно назвать тряпкой, не пытаясь, и, слава богу, вдеть ему руки в рукава, я просто прикрыла оголённую грудь, накинув рубашку спереди, затем схватила с парты телефон и помчалась к выходу. Сердце при этом бешено колотилось, намереваясь вырваться из груди. Всё же у самой двери, я обернулась к стоящему в той же позе философу и нервно пролепетала:

— Я случайно… Извините…

Больше не в силах сказать что-либо ещё я унеслась прочь, распугав сидящих под дверью студентов, которых и так била нервная дрожь из-за экзамена, а тут ещё я выбегаю в чувствах. Разумеется, они решили, будто Анатолий Максимович меня довёл. Хотели остановить и успокоить, хотя я больше склоняюсь ко мнению, что им хотелось узнать, почему интеллигентный мужчинка свирепствует, раньше за ним такого не наблюдалось. Но объяснять, кто кого довёл было выше моих сил.

Так я и убегала, снеся по пути стенд, врезавшись в ректора, непонятно зачем заблудшего на самую дальнюю кафедру факультета. Извинившись, а на вопрос: «Откуда?», ответив: «Из двести седьмой», я побежала дальше, предполагая, видимо, что философ гонится за мной, и даже представляя зачем. Увы, в этот раз в моём воспалённом сознании возникали самые изощрённые способы казни.

Хотя стоило остановиться и подумать, что, кому и зачем я говорю. Но повторюсь: думать — уж вы это как-то без меня. И зря.

Ректор, в отличие от меня, был человек занятой, но именно в тот день, именно в этот час ему выдалось свободное время, а он, как истинный руководитель, пошёл проверить всё ли в порядке во вверенном ему учреждении. Ведь как говорится, «доверяй, но проверяй». Вот он и решил проверить, а правду ли ему заведующие кафедрами рассказывают. Услышав, что я впопыхах, вся раскрасневшаяся убегаю из двести седьмой аудитории, он как раз туда и направил свои лакированные ботиночки. И не случайно его фамилия Носов. Суёт свой нос куда надо и не надо. А именно в кабинет, где всё ещё продолжал стоять столбом с глупым видом Анатолий Максимович.

— Полипов! Что это вы развели? Что за бордель? — увидев философа в накинутой рубашке на голый торс, выкрикнул ректор, даже с некоторой степенью ревности, сам-то он был низенький с круглым пузом, ещё и лысина намечалась. Короче, вид совсем непрезентабельный.