<Старик> Американский стаффордшир не подходит.
<Старик> Нужен питбуль.
Вот дерьмо. Ну, нет так нет.
<Старик> Это будет нелегко.
<Старик> Ты это знаешь, правда?
<Питбуль> Знаю.
Что-то есть странное в этом разговоре. Что-то тревожащее. Смотрю на экран, а по спине бегают мурашки. Сам не знаю почему. Не забыть бы сохранить этот разговор, прежде чем выходить из чата.
<Старик> Ты знаешь, что мне нужен.
<Старик> Лучший.
<Старик> Самый лучший из всех.
<Питбуль> Знаю.
/Воскресенье, 17 сентября, 02:09:30, Pdt 2000/ Pitbull left private chat.
Чат закрывается в тот самый момент, когда Луизе удается разблокировать концерт «Субсоники». Музыка грохочет во всю мощь, потому что, работая с аудиофайлом, Луиза по ошибке дала полный звук. Из колонок на ее терминале вырывается пронзительный, чуть гнусавый голос певца, растянутый, искаженный помехами, и я отклоняю голову, словно меня действительно ударили.
Он глядел пристально.
Глядел неотрывно.
Глаз с него не спускал.
Всякий раз, когда они с матерью навещали его, отец поднимал взгляд, едва входил Витторио, и больше не отводил от него глаз, голубых, светлых, почти прозрачных. Смотрел, ни на секунду не смежая широко распахнутых век: следил за каждым его движением. Едва Витторио переступал порог следом за матерью, ставил дежурный букет в вазу на столике у окна, снимал халат со стула и садился.
Отец не произносил ни слова.
Никогда.
Просто молча глядел.