В тот единственный раз, когда Шарлотта согласилась, она быстро поняла свою ошибку. Не успели они устроиться за маленьким столиком в уютном ресторанчике в Сохо, как он немедленно прекратил разговоры о работе. Его самоуверенность, прямолинейные вопросы, живет она одна или нет, и то, что он беспрестанно подливал в ее бокал дрянное кьянти, сразу ее насторожили.
Сейчас, слушая Джонатана, Шарлотта вспомнила его пальцы с грязными ногтями, медленно подбирающиеся к ней через стол, будто Тварь — рука из фильма «Семейка Аддамс». Получив отпор, Слоуп повел себя бестактно. В том, что Шарлотта не захотела с ним переспать, каким-то образом оказался виноват не он, а она. Не надо быть такой холодной и такой недотрогой.
Шарлотта высунула голову в окно и увидела в какой-то канаве кучу гниющих овощей. Тучи мух роились над ней. Очень подходящий образ, подумала Шарлотта: она сама и мужчины, которых она привлекает. В довершение ко всем неприятностям к ней опять привязалась мелодия песенки «Ничего, кроме страданий».
— Джонатан, у меня полно работы! — не выдержала наконец Шарлотта.
Возникла пауза.
— С нетерпением буду ждать твоих глубокомысленных исследовании! — сказал он и повесил трубку.
Шарлотта положила радиотелефон на пол. Очень похоже на Джонатана — проехаться насчет ее умственных способностей. Стоило ей что-нибудь раскопать, и он тут же высказывал предположение, будто она «воспользовалась своим женским обаянием», чтобы вытянуть информацию. Почему тогда он продолжает за ней бегать, было загадкой. Такой же неразрешимой, как ее отношение к музыке «Карпентерс». Шарлотта терпеть не могла их песни, но все слова знала наизусть.
— На прошлой неделе у меня была небольшая работенка в Белфасте, — сообщил вдруг кинооператор таким тоном, будто рассказывал о самом приятном эпизоде своего отпуска. Болтая, он продолжал гнать машину с бешеной скоростью, вынуждая людей, собравшихся у края пешеходной дорожки, запрыгивать обратно на тротуар.
Шарлотта, которая и так уже нервничала, что до выхода в эфир сводки новостей осталось совсем мало времени, потеряла всякую надежду дописать сценарий.
— Это по поводу взрыва на Фоллз-роуд? — спросила она, когда машина с визгом рванулась по Истбурн Терис.
— Ага. Полиция нас близко не подпустила, хотя мы сказали, что должны снимать для дневного эфира. Один из репортеров говорит: «Слушай! Мне нужны кадры, хотя бы внешний вид». Но они так и не разрешили. Их главный заявил, что они там все еще что-то ищут. А репортер говорит: «Ну пропусти!» А тот ему: «Слушай, там был мальчонка лет пяти, и мы до сих пор не можем отыскать его голову!»
Когда машина, дернувшись, остановилась у входа в здание Эн-эн-эн, Шарлотта с позеленевшим лицом собрала свои вещи и помчалась в студию.
Глава вторая
Из окна своего кабинета Дэвид Стоун мог видеть простиравшиеся до самого горизонта пшеничные поля. Однообразие Кембриджширских низин нарушалось только силуэтами одиноких домов, съежившихся под огромным серым небом. Злаки и овощи хорошо росли на богатой земле, превратив этот край в национальную житницу. Именно потому йоркширские крестьяне, вроде Стоунов, обосновались здесь двести лет назад.
Через два поколения они уже стали землевладельцами и нанимали других для обработки своих обширных угодий. Их родовым поместьем был Уэсторп-Холл, замок семнадцатого века, в десяти милях от городка Эли. Уэсторп-Холл — незврачное каменное строение с окнами, точно маленькие подслеповатые глазки, и черепичной крышей, позеленевшей от лишайников, — стоял в самом конце длинной, покрытой гравием подъездной аллеи, спрятавшись за купами деревьев и высокой стеной. Поблизости выросла деревушка, где размещали прислугу и работников; этих малых держали в страхе, и они, приходя и уходя, много раз снимали шляпу.
Отец Дэвида Стоуна Уильям унаследовал поместье в сороковых годах. К тому времени у него уже был свой бизнес, хотя джентльмен не должен называть таким вульгарным словом дело, которым он зарабатывает на жизнь. Но молодой Уильям Стоун не мог согласиться тратить время на то, чтобы по утрам присматривать за работниками, а днем ездить на охоту, как делал раньше его отец.
Вместо этого Уильям занялся экспериментированием, добиваясь повышения урожайности, закупил новейшее американское оборудование и взял кредит, чтобы расширить производство. Это было неслыханно: сквайр построил на собственной земле консервный завод; но Уильям игнорировал мнение кембриджширских феодалов. Они вежливо объяснили Уильяму, что тот рехнулся, но уже вскоре платили ему хорошие деньги за аренду уборочных комбайнов «Мэсси-Фергюсон». Его кузены только головами качали, предрекая провал, но через год сдавали свою продукцию на консервный завод Уильяма.
Ко времени рождения Дэвида в середине пятидесятых компания, принадлежащая его отцу, разрослась и вторглась в другие сферы бизнеса. Это был скорее случай, нежели расчет. Многие годы Уильям закупал весы с измерительной шкалой, необходимые при расфасовке овощей. Когда владелец фабрики, производившей весы, умер, Уильям купил ее, и фабрика стала выпускать более сложные измерительные приборы, применение которым нашлось в оборонной промышленности. Надежное фермерское дело, поддерживавшее поколения его предков, изменилось.
В 1979 году Уильяма пригласили в Букингемский дворец, где ему было пожаловано дворянское звание за заслуги в области промышленности. В тот солнечный день, когда он гордо проходил в величественные ворота в конце бульвара Молл, его огорчало только одно: Дэвид, его единственный сын, не видит своего отца на вершине карьеры. Молодой человек изучал историю искусств во Флоренции и отказался приехать.
Позднее старик упрекал себя за то, что недостаточно интересовался «семейными» проблемами. Он женился на дочери кембриджширского землевладельца, женился не по любви, а просто потому, что человеку его круга полагалось так делать. Уильям никогда не задумывался, счастливы ли они с Изабел, — он слишком был занят делами компании. Когда сыну исполнилось восемь, его отправили в Грантчестер-Хауз — в ту же подготовительную школу, которую окончил отец.