Перевоспитание Ивана началось без согласия с его стороны. К огорчению комсорга, на пьянстве и походам по бабам поставлен жирный крест. Повышенное служебное рвение, прорезавшееся неведомо откуда, настолько поразило сослуживцев, что они хором заключили: на почве хронического недоперепивания у военлёта съехала крыша.
Мы с Ваняткой стали уж очень часто слышать унижающее слово "Мудаков". А как на занятиях по матчасти я замучил механика вопросами да сам забрался в пилотское кресло, меня натурально принялись опасаться. Разговоры заводят – тебе же раньше пофиг было, чо стряслось?
Видели бы они, как физкультурой занимаюсь на высоком пригорке у Березины. За тысячу лет со всякими зэгами сталкивался, многие на меня кидались, забивали до смерти… Практически. Иллюзорное тело нельзя убить, как и бессмертную душу, но пробовали и часто. Я учился отвечать, да и перед гибелью кое-что умел, правда – больше мечом или копьём. Понятное дело, не собираюсь боксировать крепкими кулачками с гитлеровской армией, да и сложение не то, мелковатое. Ванятка ростом метр шестьдесят пять, худ, в кости широк, лицом кругл и волосами рус, совершенно не похож на былинного витязя.
Мордобой чем хорош – координации движений учит. Особенно, когда много на одного, как часто на зоне бывает. Здесь упражнения позволили окончательно приспособиться к новому мелкому телу.
В преисподней каждый удар по врагу отдаётся болью в собственном теле. За девятнадцать веков боль стала частью меня, привычным ощущением. Но привычность не влечёт безразличие. Когда раскалённый гвоздь вновь втыкается в загноившуюся рану, мучение ничуть не меньше. Заслужил? Заслужил! Терпи…
Здесь – легче. Неведомая ипостась Создателя, диктующая законы игры, избавила меня от пыток в Бобруйске. И тем самым ввела в соблазн. Подольше пожить бы, милуясь с Лизой, не страдая ежеминутно, вдыхая запах трав и, чёрт с ним, авиационного бензина… Нельзя поддаваться соблазну! Мне ли не знать. Поэтому – скорее на врага, который пока не нарисовался на горизонте.
А до этого нужно победить в другой борьбе, не столь кровавой, как с Гитлером, но не менее сложной.
– Товарищ майор, разрешите обратиться. У меня в этом году ни единого взлёта. Навыки теряю.
Грузный седой ветеран Гражданской войны бросил бычок на зелёную траву аэродрома. В его взгляде мелькнула сместь печали и раздражения.
– Навыки, лейтенант? Над твоей единственной посадкой вся бригада ржала.
– Да как же иначе? Не летаю вообще, товарищ майор.
– Иначе – просто. Заполняй лётную книжку, подмахну. Аэродромные топливо спишут. Считай, налетал свои двадцать годовых. Безаварийно, мать твою. Зато жив останешься.
Я включил дурака.
– Разрешите отказаться от приписок и очковтирательства, товарищ майор. Если завтра война, если завтра в поход, а я летать не умею? Как в глаза товарищу Сталину посмотреть, если он меня спросит?
– Нужен ты ему, Мудаков… – начал было комэск, но вовремя спохватился. Слова про приписки и очковтирательство находятся рядом с широким понятием "вредительство", отлично сочетающимся с географическими координатами Колымы. – Ну, пеняй на себя. Если аварию устроишь, разбивайся уж насмерть. Приказываю – на следующей неделе пройти проверку знаний по матчасти, пилотированию и штурманскому делу. Сдашь, допущу к полётам. Или вообще вышвырну из авиации, понял?
– Так точно! Спасибо, товарищ майор!
Тело привычно козырнуло. Уж к этому оно хорошо приучено. Строевая подготовка – не полёты на истребителе, здесь головой думать нужно. А когда мозги свободны от шагистики, можно загрузить их приготовлениями к зачёту.
"Иван Прокофьич, помогай. Чем прямой и обратный боевой разворот отличается от других фигур высшего пилотажа? Почему нельзя превышать максимально разрешённую скорость пикирования? Почему мотор останавливается при отрицательной перегрузке? Как устроен синхронизатор пулемёта?"
Выдоив из памяти пассажира впечатления о немногих попытках взлёта на И-15, решил не давать ему управление. То, что он умел, я впитал. Знаю раз в десять больше. Телом владею. Жаль, в полку нет двухместных машин, только У-2. Но Бутаков – комсорг, идеологический светоч, вроде как позорно ему туда пересаживаться.
В день проверки теоретических знаний отдельно взятого и особо одарённого лётчика, проявившего неумеренную и несвоевременную инициативу, майор Подгорцев созвал целую комиссию. Вопросы на матчасть и теорию полётов начались традиционно: когда стряслась Парижская Коммуна, в честь какой такой радости товарищ Сталин написал про "Головокружение от успехов", почему загнивающему империализму суждено пасть под ударами мирового пролетариата и т.д. Ах да, спросили об элеронах и проверке уровня масла, но это уже под конец и не акцентируя внимания.