Я усадил Коди и Эстор на заднее сиденье и сел за руль. Они молчали, даже Эстор, и, вспомнив теперь уже об отцовских обязанностях, я решил помочь им раскрыть свое сердце миру. С деланным весельем я спросил:

— День прошел хорошо?

— Энтони — настоящая задница, — сказала Эстор.

— Эстор, ты не должна говорить это слово. — Я был слегка шокирован.

— Даже мама говорит его, когда она за рулем, — заметила Эстор. — И я слышала его по радио в ее машине.

— В любом случае ты не должна его использовать, — повторил я. — Это плохое слово.

— Не надо так со мной разговаривать, — потребовала Эстор, — мне уже десять.

— Этого недостаточно, чтобы употреблять подобные слова. Вне зависимости от того, как я с тобой разговариваю.

— Так тебе все равно, что сделал Энтони? — возмутилась она. — Ты просто хочешь, чтобы я не говорила это слово?

Я сделал глубокий вдох и предпринял все возможные усилия, чтобы не протаранить машину впереди.

— И что же сделал Энтони? — поинтересовался я.

— Он сказал, что я несексуальная, — ответила Эстор, — потому что у меня нет сисек.

У меня отпала челюсть, и на какое-то время я забыл, что мне надо дышать. Я соображал с большим трудом, но надо было реагировать.

— Ну, я… эмм… — произнес я очень отчетливо, — я хочу сказать, мало у кого есть сиськи в десять лет.

— Он такой дебил, — сказала она мрачно и сладеньким голосом добавила: — Могу я говорить «дебил», Декстер?

Я открыл рот для ответа, но прежде чем успел произнести хоть звук, подал голос Коди:

— Нас кто-то преследует.

Рефлекторно я взглянул в зеркало заднего вида. При таком плотном движении было трудно понять, преследует ли нас кто-нибудь.

— Почему ты так думаешь, Коди? — спросил я. — Как ты это понял?

Я видел в зеркале, как он пожал плечами.