Он понимал, что мы крутим ему мозги и мы знали, что он это понимает. Таковы были условия игры, не нами придуманные. Но что он мог поделать? Он оказался меж двух огней – решением Горкома и собственным здравым смыслом. Ему хватала ума понять неуязвимость нашей позиции и при этом он понимал всю меру лицемерия, которую мы вкладывали в эти слова.
При этом что я, что мои друзья понимали, что он скорее всего бросит вызов здравому смыслу, но не ослушивается Горкома. Он часть той системы, того аппарата, что заточена не на работу, а на карьеру. Ему можно было говорить все что угодно. Называть черное – черным, белое– белым, квадратное– квадрантным, но понимание справедливости наших слов никоим образом не повлияют на его решение. Оно будет «в русле» бумаги присланной ему «сверху». Он уже выбрал лестницу, по которой будет подниматься к хорошей жизни для самого себя и рисковать своими достижениями в карьере он не станет.
– Странные вы люди, – сказал я, прерывая пошедшее молчание. – Комсомольские работники. Форма для вас важнее содержания. А это ведь прямой путь к проигрышу в идеологической борьбе с империализмом.
Он продолжал молчать явно, пытаясь придумать какой – то компромисс. Он одинаково не хотел, как идти против здравого смысла, так и против решения Бюро Горкома.
«А вот я его!»– подумал я и сказал:
– Вы вот боретесь с Западной музыкой… А знаете песню, которую у нас знают как «Шизгара»?
Помедлив, он кивнул.
– А знаете, что это песня, в общем – то, о любви человека к своей работе? О рабочем человеке? – проникновенно продолжил я.
– В ней одна девушка предупреждает подругу от не выходить замуж за железнодорожника потому что он будет любит больше, чем свой тепловоз, чем её. Разве это не замечательно, такой трудовой энтузиазм?
Это стало ударом ниже пояса. Он ничего не сказал и мы встали и, ни слова не говоря, вышли из кабинета…
…Время шло, точнее уже не шло, а летело к концу учебного года. Близились экзамены и выпускные вечера. И если экзамены нас особенно не волновали, то вот тожества по поводу окончания школы и приближающийся момент принятия решения по выбору института немного нервировали. Время на раздумье оставалось не так уж и много.
Расслабляло и то, что потихоньку капали денежки на наши сберкнижки. Кроме Евгения Садина еще несколько человек начали петь в концертах наши песни. Их крутили на радио и уже не раз, крутя ручку настройки, мы то тут, то там натыкались на уже знакомые мелодии. Обидно, конечно, что большая их часть была не в нашем исполнении, но как иначе? К этому моменту мы зарегистрировали в ВУОАП общим счетом около сорока песен и теперь потихоньку стригли купюры.
Но время шло и пришло время порадовать мир новыми песнями. Мы снова собрались на репетицию. Поиграв немного, мы уселись поговорить. Я толкнул локтем сидевшего с каком – то отсутствующим видом Никиту.
Тот с каким – то отсутствием видом пощипывал струны. Его пальцы вроде бы как сами собой наигрывали какую – то песенку, а вид был не радостный. Не рок-н-рольный вид.
– И чего ты такой мрачный?
Он не ответил, только продолжил гладить струны, извлекая из бас – гитары звуки, похожие на стоны. Я посмотрел на Сергея. Тот выглядел куда как веселее.
– Ну что. Кого еще будем грабить? Есть предложения?
– А давайте для пенсионеров парочку песен сделаем? В принципе для свадеб и юбилеев… У нас же есть «Когда простым и нежным взором…»? Так давайте еще что – нибудь. Танец молодых есть, так пусть будет танец стариков.
– На костылях? «Танец железных рыцарей» Рахманинов уже написал… Нам его не сыграть.
– Нет. Что – то помягче. Есть же веселенькая такая песня «На том же месте в тот же час…».