Глупо, знаю, но это единственное, что мне удалось придумать за те три секунды, которые у меня были на подготовку.

Моя шутка производит совсем не тот эффект, на какой я рассчитывала – в толпе воцаряется тишина. Сердце начинает бешено колотиться. Я вглядываюсь в зал. Вижу только два ближних ряда, и первый – где сидела я – совсем пустой. Мика, Саша и Люси все еще где-то за кулисами. Прекрасно. Справлюсь без их помощи.

Без проблем. Абсолютно, совершенно, сто процентов никаких проблем.

Я расправляю плечи, и куртка на мне чуть расходится, приоткрывая лифчик, дразня зрителей. Хватаю микрофон, снимаю его с подставки и начинаю расхаживать по сцене.

– Леди и джентльмены, не стесняйтесь, – говорю я глубоким, мягким, медовым голосом. – Давайте начнем торги с двадцати пяти долларов. И пожалуйста, имейте в виду: прямо сейчас на мне нет нижнего белья.

Я прикусываю губу, стараясь выглядеть убедительно.

Но никто не ведется.

Толпа молчит.

Никто за меня не торгуется.

Моя первоначальная тревога, маскировавшаяся под волнение, вырастает, сливается со страхом и превращается в полномасштабную панику. Чувствую, как раскаленная лава медленно поднимается по шее, и начинаю потеть почти везде. Тут явно что-то не так – люди весь вечер делали ставки на всех остальных. Я сигнализирую диджею включить гребаную музыку, и он повинуется. Приняв важный вид, с микрофоном в руке подхожу к самому краю сцены, чтобы скрыться от слепящего света прожекторов. Мгновение спустя глаза привыкают, и проблема тут же проясняется. Всем, кто остался в зале, либо неинтересно, либо я с ними уже переспала.

А таких немало.

Похоже, я влипла. Причем по-крупному. Узнаю девушку в блестящем топе – с ней я обжималась в ванной на первой вечеринке в Олстоне в сентябре. Вроде бы ее зовут Лотти, а фамилию я так и не выяснила. Замечаю, что у Андерса, Ивонн, Тобина и нескольких других, с кем я спала, особенно кислый вид. В третьем ряду – Ева, девушка, у которой был первый сапфический опыт со мной. Она на меня даже не смотрит.

И тут я замечаю его.

За столиком в дальнем темном углу в одиночестве сидит Нико. Я не могу хорошенько разглядеть его лицо: он слишком далеко и не отвечает на мой безмолвный призыв «пожалуйста, ради всего святого, посмотри на меня». Лихорадочно оглядываюсь в поисках кого-нибудь – кого угодно, – кто спас бы меня от унижения, но никого нет. Я на своей шкуре переживаю худший кошмар любого человека. А потом из глубины зала доносится: «Шлюха!» Слово оглушает, словно бомба.

Теперь я переживаю свой собственный худший кошмар.

Я бегу обратно к стойке и пытаюсь закрепить микрофон. Тот ни в какую не хочет держаться. Пробую решить проблему, потом слышу смех и… пошло оно все на хрен. Бросаю микрофон на пол и уже собираюсь спрыгнуть с края сцены и выбежать через боковой аварийный выход, как кто-то делает ставку.

– Сто долларов!

Я щурюсь, вглядываясь в зрительный зал в надежде увидеть своего спасителя. Смотрю в сторону Нико, но его уже нет. Никто не вскочил на ноги и не делает никаких движений, чтобы привлечь к себе внимание. Вообще-то, присутствующие тоже оглядываются. Они так же сбиты с толку, как и я. Неужели мне послышалось, что кто-то предложил ставку? Я вот-вот расплачусь у всех на виду. И тут замечаю движение слева от себя. Занавес раздвигается – на сцену выходит Роуз. Она держит в руке и демонстрирует зрителям хрустящую стодолларовую купюру.

– Что ты делаешь? – шепчу я, когда она приближается ко мне.

– Ставлю на тебя, – отвечает Роуз, тепло улыбаясь толпе.