Ботвинник стал доказывать, что не всё так просто, и пару раз ему удалось за анализом свести партию к ничьей. Дуз-Хотимирский заявил, что отказывается от присуждения: все знают, что Борис его друг еще с ташкентских времен.

Когда в конце концов была присуждена ничья, Вайнштейн бросил в сердцах своему сопернику: «Я вижу, что если бы стал доигрывать, то, наверное, вообще бы проиграл эту партию…»

Через два года Ботвинник стал чемпионом страны и лидером советских шахмат, но той партии не забыл, как не забывал ничего и никогда.

После окончания университета Вайнштейн некоторое время преподавал, служил в армии, отправился на строительство Байкало-Амурской магистрали, работал в качестве рядового экономиста в НКВД, попал в поле зрения Нафталия Френкеля, тоже бывшего одессита, разработавшего проект использования огромной армии заключенных в качестве дешевой рабочей силы.

Очень скоро был замечен, вызван в Москву и выдвинут на более высокие посты. Уже в 32 года (1939) Борис Самойлович Вайнштейн возглавил плановый отдел Главного управления капитального строительства НКВД, куда его взяли сразу же после ареста Генриха Ягоды и большой чистки в органах госбезопасности.

В постсоветское время, отмежевываясь от клейма зловещей организации, Вайнштейн подчеркивал: «Лаврентий Павлович Берия, если и ценил меня, то именно как человека, обладающего способностью к синтезу идей, к разработкам программ и к оперативной работе не допускал». Чтобы не подумали, что он был только на вторых ролях, Вайнштейн тут же оговаривается: «Мы у себя в “Динамо” не различали, кто на оперативной работе, а кто, как я, экономист». Уместно привести и шутку Берии: «Ты, Вайнштейн, хороший работник. Но если бы лет эдак шесть провел в лагерях, работал бы еще лучше!»

Когда близкие и коллеги Владимира Петрова гадали, куда вдруг исчез в начале войны гроссмейстер из Латвии, Вайнштейн сразу узнал о его судьбе: арест, лагерь. Потом смерть. (Кое-кто полагает, что к аресту Петрова Вайнштейн имел непосредственное отношение. Доносы на Петрова были подписаны тремя мастерами из окружения Вайнштейна. Не решаюсь комментировать этот факт).

В годы с 1942 по 1945 полковник МВД Вайнштейн возглавлял всесоюзную шахматную секцию. После вступления Красной Армии в Таллин в 1944 году Вайнштейн в ответ на просьбы о помощи Паулю Кересу, сказал, что сделать ничего не может: по законам того времени эстонский гроссмейстер за коллаборацию с немцами должен получить 25 лет лагерей.

Причиной отставки с должности председателя всесоюзной шахматной секции явился конфликт, возникший у Вайнштейна с Ботвинником по вопросу о матче на мировое первенство.

Вспоминает Вайнштейн: «Ботвинник думал о матче с Алехиным с 1936 года. А в 1943 году, когда в войне наступил переломный момент, вновь вернулся к этой мысли. Будучи в гостях у меня, он поднял вопрос об этом матче, и я сказал, что этот матч невозможен. Что Алехин – военный преступник, и не перед Советским Союзом, а перед Францией. Он был офицером французской армии и после капитуляции Франции перешел на сторону врага. Он стал помощником Франка по культуре.

Ботвинник сказал, что всё это несущественно… Позднее он снова вернулся к вопросу о матче. Я еще работал в НКВД и спросил об этом генерал-лейтенанта Мамулова, управляющего делами у Берии, добавив, что кое-кто, правда, сомневается в его победе. Ответ Мамулова: “Выиграет или нет – не имеет никакого значения, ибо матч вообще не может состояться – Алехин военный преступник и при попытке приехать в СССР будет арестован на границе и выдан французским властям. Если, конечно, французы не затребуют его раньше из Испании”.

В то время генерал Франко стал выдавать уже военных преступников, и Алехин это знал, вот почему он и вынужден был уехать в Португалию. Салазар не выдавал военных преступников, и союзники смотрели на это сквозь пальцы. По моим сведениям Алехину, как военнослужащему, инкриминировалась измена родине. Я не думаю, чтобы его казнили, подобно маршалу Петену, но осужден он мог быть вполне… Когда Ботвинник вновь поднял вопрос о матче на заседании шахматной секции, я его в лоб спросил: “Михаил Моисеевич, я человек беспартийный, но вы-то коммунист, и мы с вами оба евреи по национальности. И я не понимаю, как вы будете пожимать руку, которая по локоть в крови коммунистов и евреев?”

На что он хладнокровно ответил, что если не состоится его матч с Алехиным, то Эйве провозгласит себя чемпионом мира, а потом проиграет матч Решевскому, и таким образом звание чемпиона мира навсегда уплывет от нас в Америку. Когда вопрос о матче был поставлен на голосование, я заявил, что одновременно ставлю вопрос о своей отставке: если бюро шахматной секции выскажется за матч, это будет означать, что я уже не председатель».

Позиция Вайнштейна была расценена Ботвинником как покушение на него лично: тот встал на его пути к великой цели и потому до конца оставался для Ботвинника злейшим врагом, а его покровительство и безоговорочная поддержка Бронштейна в последующие годы только усугубили это крайне неприязненное отношение.

«Он был страшный человек, просто ужасный, меня ненавидел», – за полгода до смерти говорил мне Ботвинник о Вайнштейне. Называл того злым гением Бронштейна, повторял, что Вайнштейн «не хотел, чтобы я стал чемпионом мира и использовал свои связи в КГБ, чтобы помешать переговорам с Алехиным».

На заседании 1945 года присутствовал и молодой Бронштейн. «Я не поддерживаю то выступление Бориса Самойловича, – вспоминал он в конце жизни, – мне не нравится то, что он так сказал об Алехине. Но видно уж очень был он сердит на Ботвинника».

Процедуры голосований и переголосований – отдельная история, но в конце концов с разницей в один голос было принято решение о проведении матча, и Вайнштейн тут же подал в отставку.

Он остался председателем маленькой секции в обществе «Динамо», никаких других должностей в советских шахматах не занимал, ограничившись менторством Бронштейна и писанием шахматных книг.

Среди огромного множества типов, которых можно было встретить в огромной, распавшейся в 1991 году империи, Борис Самойлович Вайнштейн относился к не часто встречающимся. Еврей-интеллигент, беспартийный, с сомнительным буржуазным происхождением, он занимал высокую должность в органах безопасности.

Улыбка почти не сходила с его лица. Высокий, сухопарый, подтянутый, с прекрасно поставленной речью, он производил впечатление аристократа. Полный скептицизма и иронии, нетерпимый к точке зрения другого, он, тем не менее, не вызывал отторжения: остроумие и эрудиция перевешивали всё остальное.