— Погодите, — не дал ему договорить Павел, — почему вы назвали ее Рыжей Бестией?

— Так она рыжая как не знаю кто. Это сейчас она… Не сейчас даже, а уже четверть века, если не больше, красится в блондинку. И псевдоним ее сценический так и звучал когда-то — Рыжая Бестия. Рыжеволосая, синеглазая, взрывная, как противопехотная мина — обходить надо было стороной. Ленечка Панютин, царствие ему небесное, говорил, что, когда у них роман был, Любаша угрожала ему: мол, если она узнает о его измене, то прирежет его…

— А потом сама же ушла к Борису Гуревичу.

— Ну чего уж сейчас об этом. Бориска счастлив — он давно был безнадежно влюблен. Как таких тюфяков еще в банкиры берут? Но Любаша, конечно, любого к ногтю прижмет. А как она ножи метает! Еще Панютин был жив, отправились мы на рыбалку — тут неподалеку, возле деревушки с замечательным названием Грибное, хотели на вечерней и утренней зорьке половить. Разбили палатку, дровишек для костра нарубили. А потом Леня достал нож и бросил в сосну, хотел воткнуть, но нож ручкой ударился о ствол и отлетел. Любаша подобрала этот нож, отошла еще шагов на пять и швырнула — да так, что он не просто вонзился, пробив кору, но и зазвенел даже. Потом достала из ножен свой какой-то нож — короче, финку — и туда же… Без всяких усилий взмахнула рукой и получайте.

— Откуда у нее такое умение?

— Так Люба окончила цирковое училище. Вообще же она гимнастка, но выступала со своим гражданским мужем именно с ножами.

— Не знаете, что потом с ее мужем случилось?

— Откуда ж мне знать! Но Панютин, царствие ему небесное, шутил, что наверняка Любаша случайно узнала о его измене и сделала то, что наверняка обещала сделать.

Писатель наполнил бокальчики.

Потом осушил свой, закусывать не стал, занюхал рукавом вельветового пиджака и выдохнул.

— Ну ладно, — решился наконец он, — расскажу самое главное и, может, неприятное для вас…

— Для тебя, — поправил Кудеяров.

— Для тебя, — согласился Иван Андреевич, — сегодня ближе к полудню звонила Мариночка.

— Я с ней утром разговаривал.

— Я знаю, — продолжил Карсавин, — она мне сообщила об этом. А еще сказала, не решилась открыть тебе то, что давно уже на ее душе. Дело в том…

— Не надо, — попросил Павел, — не надо ничего передавать. А я сам позвоню и попрошу. Если ты так готовился к этому разговору, даже про войну рассказал, про свой первый бой, чтобы я проникся и понял, что есть вещи важнее, чем любовь: долг, война, жизнь и смерть…

— Не для этого, — затряс головой писатель, — сегодня как раз тридцать семь лет прошло с того дня. Просто Марина так просила, что я не решился ей отказать.

— Я все понял, понял еще до этого нашего разговора, до сегодняшнего вечера и вчерашнего утра. И месяц назад понимал, что у нее теперь другой, в Россию она возвращаться не намерена. И просит у меня прощения.

— Почти так, — согласился Карсавин, — насчет возвращения она не сказала ничего, сообщила только, что закрывает бизнес в России, потому что у нее хорошо пошло в Европе. Даже более чем хорошо. И по поводу другого человека ты прав. Она встретила в Италии своего знакомого, с которым училась вместе, но на разных курсах. Он теперь популярный и очень востребованный в Европе художник…

Кудеяров слушал, глядя в сторону.