– Не принимайте это на свой счет, мне просто хотелось вас предостеречь. Если вам поручено расследование по той причине, которую я предполагаю – и, думаю, вы тоже, – будьте уверены, что ваши предшественники совсем не заинтересованы в успешном завершении дела. Будтье осторожны, я говорю это от чистого сердца.
Хюльдар решил промолчать. От ментоловой вони у него перехватывало дыхание, и он слегка оттянул край маски, впустив под нее воздух. Глаза судмедэксперта сощурились в улыбке, и он хлопнул ладонями, возвещая, что пришло время начинать. Затем, выбрав скальпель, занес его над Элизой. Хюльдар пристроился сбоку и, когда острие скальпеля заскользило по белесому телу, закрыл глаза.
Глава 7
Голос дикторши звучал серьезно и даже несколько трагично. Аустрос Эйнарсдоттир обычно нравился этот голос, он очень подходил для радионовостей. Когда дикторша сообщала радостную новость – о каком-нибудь городском празднике или открытии новой дороги, – ее голос звенел воодушевлением. Иногда она слегка перегибала палку, и тогда создавалось впечатление, что событие, о котором сообщала дикторша, касалось ее лично, будто она сама принимала участие в организации празднества или была главным пользователем новопроложенного куска трассы в каком-нибудь захолустье. Но когда сообщалось о чем-то серьезном, дикторша непременно прикручивала энтузиазм до минимума, читала размеренно, будто хотела вчеканить в сознание слушателя каждое слово. Именно так она говорила сейчас.
Впрочем, возможно, этим неспешным чтением маскировалась топорность самой новости. В ней просто коротко сообщалось, что в Рейкьявике, в ночь на пятницу, умерла женщина, что смерть, по всей видимости, была насильственной и что полиция не дает никаких комментариев по поводу происшествия. И всё. Вот зачем, спрашивается, сообщать такую новость? Будто людям невтерпеж услышать о возможном убийстве… Неужели нельзя было подождать до выяснения всех фактов? По крайней мере, Аустрос от этой новости легче не стало.
Она встала, чтобы выключить радио. Теперь передавали спортивную сводку; слова буравили барабанные перепонки, как визг мела по школьной доске. К слову, за все годы преподавания Аустрос так и не смогла привыкнуть к этому – и вздохнула с облегчением, когда пришло время маркерных досок. Она никогда не раздражалась, если ученики забывали закрыть маркер и тот высыхал, – все что угодно, только не режущий слух визг, сухая кожа рук и меловая пыль.
Выключив радио, Аустрос сразу почувствовала себя лучше. Это была единственная положительная перемена в ее жизни с тех пор, как почти два года назад умер ее муж. При жизни он всегда, как приклеенный, сидел у радиоприемника, внимая перечислению всех футбольных голов мира, и обязательно на зашкаливающей громкости. Его не интересовал Интернет, а также что эти голы можно было посмотреть-послушать в тишине и спокойствии, – нет, ему нужно было обязательно воспринимать все на слух.
Но теперь Аустрос скучала по общению с ним – ей не хватало его заботы и тепла. Сейчас она с радостью согласилась бы на пересадку в собственное ухо постоянно транслируемого спортивного канала, если б только это помогло вернуть мужа.
На кухне тренькнул телефон, лежавший на столе рядом с остатками нехитрого обеда. Аустрос готовила на скорую руку, без каких-либо предвкушений. С тех пор как она перестала работать, пропала разница между буднями и выходными. Раньше Аустрос накрывала на стол не спеша, вдумчиво сервируя блюда, предусмотрительно оставляя по правую руку место для газет, которые любила просматривать во время еды, а после обеда усаживалась за чашку кофе.
Теперь кофе стал одним из пунктов бесконечного списка запрещенных врачом продуктов. В этот же список загремели масло, соль, жир и масса всего того, что делает еду съедобной, поэтому и невозможно было ею наслаждаться – творог с огурцом и хлебом из спельты трудно назвать яством.
Экран телефона светился синевой, и она с удивлением взяла его в руки. В последнее время ей мало кто звонил по воскресеньям – впрочем, как и в другие дни. Еще реже случалось получать эсэмэски. Ни ее сестра, ни подруги не пользовались таким видом связи. Все они были дамы дальнозоркие и с трудом попадали пальцами по нужным буквам. Аустрос была единственной, кому удалось отключить автокоррекцию, постоянно предлагающую какую-то галиматью.
Она открыла сообщение. Это, должно быть, какая-то ошибка. Может, и здесь каким-то неведомым образом постарался автокорректор и изменил слова на цифры? На экране стояло:
Чтобы без толку не задаваться бесполезными вопросами, Аустрос решила позвонить провайдеру и, после бесконечного ожидания, наконец попала на слишком уж говорливого, по ее мнению, юнца. Как можно точнее объяснив суть дела, она добросовестно ответила на все его вопросы, но юнец, видимо, решил, что она давно выжила из ума, и ей пришлось без конца повторять одно и то же и отвечать на вопросы, не имеющие никакого отношения к делу. В самый разгар их разговора телефон опять дзинькнул, что еще больше вывело ее из себя, особенно после того, как парнишка принялся убеждать ее, что ничего не слышал.
Наконец ей стало ясно, что добиться чего-то внятного не удастся. Аустрос распрощалась с юнцом, так и не поняв, подхватил ее телефон вирус или нет. Единственное, что она поняла, так это то, что можно выслать им официальный запрос – в этом случае провайдер попробует установить, откуда пришло сообщение. Тон парнишки, однако, убедил ее в том, что сделать это не так уж и просто. Но на самом-то деле ей было все равно, кто прислал это сообщение; она просто хотела знать, нужно ей спасать телефон или нет.
Теперь ее ожидала еще одна эсэмэска. Она была похожа на первую – правда, теперь цифр было меньше, и последовательность их была другая:
А потом снова раздался сигнал телефона. Пришло еще одно сообщение – как и первые два, от неизвестного отправителя:
Аустрос поспешила закрыть послание в надежде, что так вирус не распространится дальше, а чтобы проверить, работает ли телефон, позвонила подруге. Телефон работал, но Аустрос тут же пожалела о звонке, вынужденная выслушивать бесконечные восторги о предстоящем круизе подруги и ее мужа. Она давила в себе зависть, несмотря на то, что до круиза было еще восемь месяцев. Наконец, в самый разгар подругиных объяснений о том, сколько пришлось доплачивать, чтобы получить каюту с балконом, Аустрос удалось оборвать разговор, соврав, что к ней кто-то пришел. Она отметила про себя, что звонить этой подруге в ближайшее время не стоит – во всяком случае, до тех пор, пока из нее немного не выветрится эта круизная эйфория.
Экран телефона погас. Подумав, Аустрос решила на всякий случай выключить и звук. Телефон выглядел совершенно нормальным, но в понедельник она все же сходит в пункт обслуживания и попросит проверить его на вирусы. Это будет несложно, делами она не завалена. И Аустрос снова, в который уже раз, пожалела, что перестала работать.
Тогда она решила использовать свое право работника госсектора на ранний выход на пенсию[9], но спустя месяц после этого у мужа случился инфаркт, и он умер. Немного придя в себя после случившегося, Аустрос первым делом сходила в гимназию, в которой проработала бóльшую часть своей жизни, в надежде устроиться назад, – но там на ее место преподавателя биологии уже приняли какого-то молодого учителя и в ее услугах не нуждались. Воспоминания об этом моменте до сих пор окрашивали ее щеки краской стыда. Тогда Аустрос лишь промямлила, что, конечно, ей было известно о новом учителе; она просто думала, что могла бы подменять его в случае болезни или работать экзаменатором во время сессий. После этого она стала обходить гимназию десятой дорогой, стараясь избегать встреч с завом по кадрам и бывшими коллегами, которые, Аустрос была уверена, все уже были наслышаны о ее неудачном визите.
Радио было выключено, телефон замолчал, и в квартире установилась тягостная тишина. Можно было даже расслышать звуки, доносящиеся из квартиры ниже этажом. Аустрос жила в двухквартирном доме, и, после того как стала вдовой, ее отношения с соседями совсем разладились. Началось с того, что они никак не могли договориться, в какой цвет должен быть покрашен их дом. О предстоящей покраске разговор шел еще при жизни мужа, и они тогда вместе решили, какой цвет им больше нравился. После его смерти Аустрос настаивала именно на этом цвете и ни за что не хотела уступать соседям, хотя на самом-то деле ей было все равно. Однако в своем горе ей казалось, что борьба за мнение мужа была как бы данью его памяти, что не было ничего справедливее, чем дать дому засиять выбранным мужем цветом. Со временем она поняла, как это было глупо, но отношения с соседями испортились окончательно, и ничего исправить уже невозможно.