Я уже собиралась спрятать папку в рюкзак, когда уловила на себе взгляды и поняла, что директор и женщина — в самом начале она представилась, но от волнения я тут же забыла её имя, — похоже, ждут моего вердикта. Я снова уткнулась в листы и попыталась вчитаться, но из-за этих двух ожидающих взглядов никак не могла сосредоточиться, слова проскальзывали мимо моего сознания.

— Ну и как вам? — нетерпеливо спросил директор, словно это были стихи его сочинения.

— Не знаю.

И тут я вдруг разозлилась — на саму себя, на них, на абсурдность происходящего. Зачем я сижу тут, нервничаю, трачу время? Кофе — и тот невкусный. И что за ерундой они предлагают мне заниматься? Читать гору сообщений от чат-ботов? Я открыла рот и как бы против воли, не давая себе времени думать и сомневаться, стала выталкивать из себя слова.

— Вам не приходило в голову, что это просто боты? — услышала я свой голос и восхитилась твёрдостью интонации. — Мне кажется, всем иногда приходят такие сообщения.

— Да, но… — начал было директор.

— И как это связано с чьим-то незримым присутствием?

— Может и никак. Это просто версия. Мы надеялись, что как раз вы во всём разберётесь и скажете нам, есть связь или нет.

Тут из глубин зелёного кресла заговорил бородатый:

— Да с чем тут разбираться? Нас взломал сумасшедший, это ясно! И это его записки. Я читал такое, ну или вроде того. Думаю, он с нами играет. По-своему развлекается, да? Видимо, он очень умный. Ведь они бывают очень умные. Вспомните хоть тех же аутистов, да? Именно поэтому не обнаружили взлом.

Он говорил медленно и с необычными интонациями, как будто русский не был его родным языком. Да и выглядел он довольно экзотично. Очень густые, чёрные, словно подкрашенные ресницы, пухлые влажные губы движутся среди зарослей усов и бороды. Длинные, смолистые, собранные в хвостик волосы, словно он всё ещё надеется стать рок-музыкантом.

— И чего он хочет? — нехотя спросил директор. Видно, ему не нравилась версия с сумасшедшим.

— А чего обычно хотят сумасшедшие? Внимания? Или вроде того, да? — он обвёл нас глазами, но, похоже, не увидел понимания на лицах и терпеливо продолжил:

— Например, я вырос в маленьком городе, — я сразу представила себе старинный городок где-нибудь на юге: узкие улицы, желтовато-песочные стены, нагромождение лестниц. — У нас был городской сумасшедший. Который бегает по улицам и выкрикивает, да? Такой. Смотришь на него — он оборванный, с гнилыми зубами. Где он живёт, почему ему позволяют вот так бродить по городу? И он запросто мог привязаться к кому угодно. И к нам, пацанам, лез особенно часто. И тогда главное — не смотреть. Он говорит, что-то такое странное — типа к вам обращается. Не замечаете. Да, просто идёте дальше. А иначе разыграется. И тогда уже он опасен.

Я стала думать о сумасшедшем. Мне почему-то представился человек в сером запятнанном рабочем комбинезоне, надетом поверх рубашки, застёгнутой не на те пуговицы. Он отправляет сообщение, удаляет аккаунт и каждый раз после этого впадает в какое-то нервическое веселье: смеётся, волчком крутится по комнате, бесцельно открывает и закрывает шкафы, залезает на стулья, словно собрался читать стихи, спрыгивает обратно, внезапно что-то громко выкрикивает…

Нечто подобное бывало и со мной. Особенно когда речь шла о взаимодействии с другими людьми. Я отправляла сообщение, скажем, с предложением встретиться и после этого впадала в такое странное возбуждённое состояние, что не могла усидеть на месте, начинала метаться по комнате… Чтобы хоть как-то успокоиться, мыла руки, переставляла предметы. В голове у меня перекрикивались голоса, то ругая, то успокаивая друг друга, иногда какая-нибудь их реплика бесконтрольно вырывалась наружу. Например, я неожиданно, с грубым напором произносила: «Стася, заткнись уже!» или «Неправда, я не хочу этого!» — и тут же испугавшись, что кто-то мог это услышать, я начинала громко петь первую подвернувшуюся песню, чтобы моя реплика слилась с песенным текстом, потонула в нём, и мои воображаемые слушатели ничего бы не заметили…

— Тогда зачем он удаляет за собой аккаунты? — спросила я. — Если он привлекает к себе внимание, то он должен ждать ответа и упиваться замешательством собеседника, разве нет?

— Предположим, ему не нужны ответы, — бородач метнул в меня короткий взгляд. — Если у него очень серьёзные проблемы с коммуникацией. Он не может полноценно общаться. Для него это может быть страшно, да? Противоестественно или вроде того. Может, ему просто не нужен диалог.

Мне почему-то показалось, что бородач говорит про себя. Не в том смысле, что он и есть этот сумасшедший. А в том, что он из личного опыта знает, что такое проблемы с общением.

Я отхлебнула кофе — он уже был едва тёплым, и взяла из корзинки крекер. Он вкусно захрустел и разломился на две большие части, — их я успела поймать, — и на целый каскад мелких крошек, которые тут же осыпались на мои ботинки и на паркет. И пока крупинки соли приятно таяли на языке, я обречённо осмотрела пол вокруг женщины — она съела уже три, а то и четыре крекера. Конечно же, пол у её ног был чистым.