Первое, что увидел переступивший порог обережник, — валяющийся на полу халат, от которого тянулась цепочка из шляпы с черной вуалькой, веера, сапог, потрепанной кожаной торбы и кучи не поддающихся опознанию тряпок.

Из незнакомок женского пола в комнате была только бадья, куда один гнусный тип высыпал всю ароматическую соль, разболтал в воде полфлакона дорогущего пенящегося мыла, приберегаемого для визитов Рьесы, и разлегся во всем этом великолепии.

— Ах ты… т-ты…

— Я видет’, что твой радост’ не имет’ слов, о неподкупный бдун оритский улица! — с блаженно прикрытыми глазами промурлыкал горец, по подбородок сползая в воду. Лежащий рядом кошак приветственно вильнул Джаю хвостом.

— А ну пошел вон, гаденыш!!! — окончательно взбеленился обережник и, подскочив к бадье, попытался выдернуть оттуда «даму» за косу.

Дохлый номер! Причем горец ухитрялся не только незаметно, однако весьма успешно упираться всеми конечностями, но и «отечески» увещевать, нещадно коверкая слова:

— Слюшай, дарагой, зачэм сэрдишься?! Вода теплый, бадья балшой, мэста всэм хватыт! Кстаты, мэня ЭрТар завут, а ты?…

Джай сменил тактику и пихнул его в противоположную сторону. Не ожидавший подобного коварства горец так легко и глубоко ушел под воду, что с противоположной стороны бадьи по колено высунулись брыкающиеся ноги, которые в считаные мгновения заляпали водой и пеной все стены, половину потолка и морду Тишша, с фырканьем закрутившегося на месте.

О хозяине комнаты даже упоминать не стоит. И так все ясно.

Побарахтавшись, ЭрТар сел в бадье и, плюясь и откашливаясь, укоризненно уставился на обтекающего обережника:

— Э-э-э, мушшына нэкарашо быть такой жадный!

— Что?!

В следующий миг в нос горцу уставились все четырнадцать дул мыслестрела.

Охотник задумчиво заглянул в одно, другое, что-то прикинул и аккуратно, указательным пальцем, отвел руку обережника в сторону.

— У мэна тожэ такой ест, — доверительно сообщил он, взглядом указывая Джаю на что-то ниже его пояса, а именно в упор нацеленный туда мыслестрел. Оказывается, проклятый «сорока» не расставался с ним даже в бадье. Из дул капала вода, но обережник слишком хорошо знал, что на работу пружин это не влияет, а яд со стрелок растворяется только в крови.

Джай медленно опустил руку, с облегчением наблюдая, как оружие противника с той же скоростью убирается под воду.

— Зачем ты сюда приперся?! — прошипел обережник, посрамив разъяренную ухтайстую гадюку.

— Спать, — честно признался ЭрТар. — Дом нет, дэнга нет, местный жытэл’ злой как собака, у-у-у! И патом, — горец вытянул облепленную пеной руку и ласково провел пальцем по щеке обережника, — ты мнэ нравыш’ся, харошый…

Джай шарахнулся от бадьи, как ошпаренный, споткнулся о табуретку и с грохотом рухнул на пол. О нравах горцев бродила уйма скабрезных анекдотов, судя по которым в опасности находились даже дуплистые деревья.

ЭрТар так хохотал, что пена взбилась выше краев и величаво поползла по ним на пол.