Ошеломленный, он отступил в сторонку, дабы не привлекать к себе лишнего внимания. Они с Черепом, который прежде бывал здесь частенько, многократно повторяли, заучивали и рисовали внутреннее устройство клуба. Вон там бар, там – сцена, на которой крутятся полуобнаженные девицы, там и там – столы с вмонтированными в столешницы электронными меню – стоит только ткнуть в изображение блюда или напитка пальцем, как официантка примчится с заказом через считанные минуты. Посередине же располагалась танцевальная площадка, где бестолково вертелись, топтались на месте, натыкались друг на друга пара сотен безволосых.
В первые мгновения Волк не мог сосредоточиться, захваченный лавиной звуков, цвета и запахов. Сокрушительный вал информации неумолимо приближался, грозил смять, стереть с лица земли. Еще ни разу в жизни Курт не был в помещении, где на кубический сантиметр пространства приходился такой объем информации. Все здесь было пронизано электрическими импульсами, проникающими непосредственно в мозг.
Запахи сплетались, сгущались, образуя некое подобие плотного цветастого одеяла. Волка накрыло им с головой. Ароматы духов, дезодорантов, лосьонов перемежались вонью, исходившей от безволосых, бесновавшихся на дансполе. Здесь был бессилен любой, даже самый проверенный антиперспирант. Разгоряченные тела пульсировали в полумраке, будто огромное алое сердце. Поверх же всех этих запахов стелились другие, их источник находился за кухонными дверями.
Впрочем, если какофония запахов была весьма любопытной, то акустическая среда “Лавины” казалась чем-то нестерпимым. От мощного саунда дрожала почва под ногами, сотрясались сами стены. Глубокие басы, казалось, проникали внутрь через грудную клетку, преломлялись в диафрагме и поднимались наверх, к беззащитному мозгу.
Что же до визуальных образов, то “Лавина” была доверху напичкана различной осветительной аппаратурой. Прожектора, софиты и голопроекторы разбрасывали вокруг мегабайты информации – разноцветные пятна, круги света, голограммы эротического содержания и даже реклама напитков в местном баре. Для того чтобы приспособиться к столь специфическому “освещению”, Курту пришлось приложить немалое усилие. Если для безволосых это было всего лишь потехой, то для него – пыткой. Световые лучи обжигали чувствительные глаза, терзали сетчатку.
Внимательно рассматривая молодых людей, сотрясающихся в ритмичных конвульсиях на танцплощадке, Курт удивлялся, как они могут выдерживать все это и даже получать удовольствие. Волк не задержался бы здесь ни единой лишней минуты.
Он посмотрел на часы. Круглый старомодный циферблат превратился в яркое пятно, пылающее кислотно-зеленым цветом. “Лавина” глотала и переваривала в клокочущей утробе даже самые консервативные и самодостаточные предметы.
Оставался час и двадцать три минуты.
Достаточно.
Курт опустил лапу. Взгляд его устремился через весь клуб – пульсирующую яму бушующего ритма, человеческих тел и голографических символов, полных подспудного смысла, – к месту, скрытому в тенечке среди каких-то ширм. “… А вон ТАМ – любимый столик нашего клиента. Он всегда сидит за ним, и нигде кроме. Точно до того момента, когда ему захочется отлить, тогда он с поспешностью отбывает на хазу. Но ты не волнуйся – как правило, проходит от двух до четырех часов. Сегодня он будет там ОБЯЗАТЕЛЬНО…” Спокойный и уверенный голос Черепа, казалось, звучал прямо в голове. Но самому Волку спокойнее от этого не становилось.
Вздохнув, он двинулся к дансполу. Этот маршрут был продуман вплоть до последнего шага. Череп советовался с другими завсегдатаями клуба, рассчитывая и сопоставляя, где будет наибольшее скопление тусовщиков, где пасется охрана, а где от бара к бару снует обслуга. Курт был должен пройти через всю “Лавину”, не привлекая ничьего внимания, но достичь цели с таким запасом времени, чтобы, даже если его все-таки засекут, успеть закончить работу. А именно – прикончить одного господина, существование которого не давало Черепу покоя. Гангстер не особенно распространялся по этому поводу, сказав лишь, что “мишень” занимает какую-то высокопоставленную должность в конкурирующей с Орденом бандитской группировке.
Всадники Апокалипсиса.
Как ни странно, Череп не показал ни фотографий, ни голограмм, ни даже записей. Не попытался описать приметы или черты лица, сославшись на то, что видел “мишень” всего раз, да и то мельком. Мол, тот жуткий нелюдим. Соображения насчет того, что буки и домоседы, как правило, не могут похвалиться тем, что на их столиках в ночном клубе круглосуточно стоит табличка “Заказан”, Курт оставил при себе.
“Ты легко его узнаешь, – твердил Череп. – В петлице пиджачка он всегда – повторяю, ВСЕГДА – носит свежую красную розу. Пиджак, как правило, темно-синий или черный, а роза всегда одинаковая. Банально, но таков уж он есть… Не перепутай. Тот, у кого в петлице торчит алая роза, и есть твой клиент. Надеюсь, ты хорошо понял…”
Волк понял. Роза намертво – в полном смысле этого слова – слилась в его сознании со смертью. Пока еще он не заметил в клубе ни единого живого цветка. В кремниевый век цветы вообще были большим дефицитом, позволить который могли себе лишь очень состоятельные граждане. Да еще – каждый день новый. Или чаще…
Курт продвигался по краю танцплощадки, непринужденно огибая развлекающихся безволосых. Столкновений или даже задержек удавалось избегать без труда. Всех, кто попадал в его поле зрения, Волк ощупывал взглядом, присваивал классификацию (“Потенциально опасен”, “Шваль”, “Идиот” и другие), а затем рассчитывал траекторию, чтобы откорректировать свой маршрут. В вопросах грации и координации движений Волк был на голову выше любого из местных танцоров.
Впрочем, не обошлось без инцидентов. “Идиот”, отброшенный в сторону кем-то еще, по чистой случайности налетел на Курта. Тот мог бы избежать столкновения, но такой прыжок непременно привлек бы внимание. Поэтому Курт подставил плечо. Безволосый наверняка сильно ушибся и, окрысившись, обернулся к обидчику (такова логика кабацких забияк). Курт понял, что драки не избежать.
Он не оглядывался, все равно охранников, как назло, поблизости не было. Бузотер поднял кулаки и явно напрашивался на неприятности. Если б он узнал, чем Волк обвешан под курткой, удрал бы сразу. Но, опять-таки, Курт был обязан до поры до времени хранить это в секрете. Он оказался перед дилеммой. С одной стороны, требовалось обезвредить забияку как можно скорее, пока на них не обратили внимание. С другой же, бессознательное тело в пределах видимости сослужит заведомо дурную службу. Помимо того, Волк чувствовал, как в нем нарастает ярость.
Это плохо. По-настоящему.
Решение пришло неожиданно, как озарение. Курт в последнее время (долгие месяцы, проведенные на Подворье) успел отвыкнуть от того, какое воздействие оказывает на безволосых его внешность. В Убежище это считалось среди молодежи роскошным развлечением, пока об этом не узнал Старейшина.