– Японский флаг?.. Сами подняли?! – все-таки взрывается он. – Не верю! – Адмирал резво вскакивает, позабыв о подагре. – Не было подобного в истории русского флота!.. – нервно расхаживает он по каюте. Исписавший несколько листов Матавкин, кажется, тоже не может представить подобного. Ему я, кстати, об этом не упоминал.

Веришь, не веришь… Факт остается фактом, товарищ Рожественский. Вопрос к коллеге Небогатову, не мне.

– Не было и не… – Разъяренный Рожественский замолкает, опомнившись.

Не будет, хотел ты сказать? Еще как будет! Если меня не станешь слушать. Так что садись на место и сопи в тряпочку, флотоводец. Я сейчас главный!

Словно прочтя мои мысли, тот, как-то сразу сникнув, вновь превращается в разбитого старика. Минуту назад здесь рычал разъяренный тигр, теперь за стол усаживается пожилой избитый пес…

– Продолжайте, слушаю вас…

Чего? Слушаешь меня?.. Как быстро все меняется… Ну, раз слушаешь, держи напоследок.

Не моргнув глазом, описываю пленение эскадры вкупе с политическими последствиями для всей империи. На закуску не забыв упомянуть трогательный эпизод посещения адмиралом Того в больничной палате, собственно, самого виновника торжества. С цветами и бережным участием в дальнейшей судьбе. Видел такую японскую гравюру, ага… На просторах интернета… К моему удивлению, сей убийственный факт у будущего пациента реакции уже не вызывает, и он тупо смотрит в стол. «Не переборщил я напоследок? Дедушка, ты в порядке?»

Дед еще вполне жив. Рано я его хоронил. Поднимает глаза, с усилием спрашивая:

– Каковы японские потери?

Да уж… Вечер у тебя выдался так себе, господин Рожественский… Японские потери ему подавай… Нет их почти!..

– Кажется, три миноносца. Один именной, остальные номерные. Да и то… – Делаю паузу, вспоминая. – Один погиб от столкновения со своим кораблем. Все три утонули ночью, во время минных атак с четырнадцатого на пятнадцатое. Из броненосцев – самые большие повреждения будут у «Микасы», потому что в начале боя вы прикажете сосредоточить огонь на нем. Но – не критичные, останется на плаву… Адмирал Того будет именно там, – добавляю я.

А вот это уже посильнее больничной палаты с букетом. Действительно, каково боевому адмиралу слышать, как мало того что он проиграет подчистую все, что можно, так еще и никого не утопит при этом?!

В каюте гробовая тишина. Кажется, даже машины броненосца застопорились, мрачно негодуя: «И вот для этого мы преодолели полмира? Чтобы вот так?.. Никого?!»

Матавкин сидит, обхватив руками голову. Позабыв о субординации, водит остекленевшим взглядом по исписанным листам. Адмирал молчит не шевелясь, глаза направлены в никуда.

Что-то я… Вновь сентиментальность, и откуда только она берется? Становится почему-то очень жаль этих двоих. Особенно, конечно, Матавкина, но и Рожественского в том числе. Вспоминаю, как на судебном процессе вроде бы старался взять вину на себя… Требуя себе смертной казни и отчаянно выгораживая подчиненных. Опять же – провел разношерстную эскадру по всей планете, не потеряв ни одной боевой единицы… Бесконечные погрузки угля, изматывающая жара, ожидание минных атак по ночам. Гулльский инцидент… В котором далеко не все так чисто, как описал Новиков… И для чего? Дабы бесславно утопить ее у берегов Японии? Опозорившись на весь белый свет…

– Можно воды? – нарушаю я молчание.

Угрюмый кивок в ответ.

Стакан на столе лишь один, но мне уже без разницы. Наливаю из графина прямо в адмиральский, осушаю залпом. Теплая жидкость не несет облегчения, и я повторяю попытку. В голове немного проясняется.

Ладно, хватит их убивать… Пора о хорошем. То есть о том, что еще можно предпринять.