178 Фрейд предпослал своему «Толкованию сновидений» следующий девиз: «Flectere si nequeo superos, Acheronta movebo» – «Если небесных богов не склоню, Ахеронт всколыхну я»[89]. Спрашивается, для чего?
179 Ныне нашими богами, которых должно свергнуть с трона, являются идолы и ценности сознания. Известно, что старых богов дискредитировала в первую очередь их скандальная история. Сегодня все повторяется. Раскапываются подозрительные погреба наших блистательных добродетелей и наших несравненных идеалов, раздаются радостные крики: вот ваши боги, вот иллюзия, созданная человеческой рукой, испачканная человеческой низостью, гроб повапленный, набитый грязью и нечистотами. В этом звучит до боли знакомая нота, а слова не забыты с уроков подготовки к конфирмации.
180 Я искренне убежден в том, что это не случайные аналогии. Многим людям психология Фрейда ближе, чем Евангелие, и для них большевизм значит больше, чем буржуазные добродетели. Но все это наши братья, и в каждом из нас звучит хотя бы один голос, оправдывающий таких людей, ибо все мы – части единой души.
181 Неожиданным следствием такой духовной сумятицы стало то обстоятельство, что мир повернулся к нам своим отвратительным лицом: уже никто больше не может его любить, мы не можем больше любить самих себя, а ничто внешнее не может отвлечь нас от нашей собственной души. Причем глубокий смысл этого следствия, как правило, не учитывают. Что есть теософия, с ее кармой и реинкарнацией, как не утверждение о том, что наш иллюзорный мир – временное место морального исцеления несовершенных? Тем самым теософия делает относительным имманентный смысл современного мира, по сути, обещая в иной оболочке доступ в высшие миры без возбуждения ненависти к современному миру. Но результат остается тем же самым.
182 Все эти идеи признаны ненаучными, однако они захватывают современное сознание снизу. Случайно ли теория относительности Эйнштейна и новейшая, превосходящая всякую причинность и наглядность атомная теория занимают ныне наше воображение? Даже физика рассеивает материальный мир. По моему мнению, нет ничего удивительного в том, что современный человек упрямо обращается к своей душевной реальности и ожидает обрести в ней надежную опору, в которой ему отказывает мир окружающий.
183 С душой Запада дела обстоят печально, и ситуация усугубляется тем, что мы предпочитаем иллюзии нашей внутренней красоты беспощадной правде. Западный человек живет в туманном облаке самообмана, который призван скрывать его истинное лицо. Но как нас воспринимают люди с другим цветом кожи? Что думают о нас китайцы или индусы? Что думает о нас черный человек? Что думают все те, кого мы истребляем алкоголем, венерическими болезнями и банальным грабежом?
184 У меня есть друг-индеец, вождь одного из племени пуэбло. Однажды мы доверительно разговаривали о белых, и он сказал так: «Мы не понимаем белых. Они всегда чего-то хотят, всегда суетятся, всегда что-то ищут. Что ищут? Мы этого не знаем. Мы не можем их понять. У них всех острые носы, тонкие злые губы, морщины на лицах. Мы думаем, что они все сумасшедшие».
185 Мой друг сполна познал арийскую хищную птицу и ее ненасытную жажду наживы, которая побуждает вторгаться в чужие страны, но не смог подобрать ей имени; к тому же он опознал тот бред величия, который заставляет нас воображать, будто христианство – единственная на свете истина, а белый Христос – единственный спаситель человечества. Мы посылаем миссионеров даже в Китай, наводнив весь Восток плодами нашей науки и техники, сделав себя вечными должниками. Христианская комедия в Африке не вызывает ничего, кроме жалости. Угодное Богу искоренение полигамии породило проституцию, из-за которой только в Уганде ежегодно расходуют двадцать тысяч фунтов стерлингов на лечение венерических болезней. Добропорядочный европеец платит миссионерам за этот чудесный результат. Надо ли упоминать об ужасных страданиях полинезийцев или о плодах торговли опиумом?
186 Так выглядит европеец за пределами своего туманного морального облака. Неудивительно, что раскопки нашей души сродни работе в канализации. Только такой великий идеалист, как Фрейд мог посвятить этому нечестивому занятию труд всей жизни. Не он стал причиной этого дурного запаха, повинны все мы, все те, кто мнит себя чистым и приличным – в силу невежества и самообмана. Так наша психология начинает свое знакомство с душой – с самой омерзительной во всех отношениях стороны, с того, чего мы отчаянно не хотим видеть.
187 Если наша душа состоит только из дурного и никуда не годного, то нормальному человеку никто и никогда не поможет отыскать в ней что-либо привлекательное. Поэтому все те, кто видит в теософии прискорбную интеллектуальную поверхностность, а во фрейдизме не усматривает ничего кроме предосудительного сладострастия, пророчат этим движениям скорый и бесславный конец. Однако они упускают из вида тот факт, что в основании этих движений лежит страсть, а именно очарование душой, так что эти формы, будучи ступенями выражения души, продержатся до тех пор, пока не будут вытеснены чем-то лучшим. Суеверие и извращение – на самом деле, одно и то же. Это переходные формы эмбриональной природы, из которых возникают новые, более зрелые явления.
187а С интеллектуальной, моральной и эстетической точек зрения вид «задворок» западной души выглядит малопривлекательным. Мы с неподражаемым пылом возвели вокруг себя монументальный мир, но именно по причине его великолепия все чудеса оказались вовне, а все, обнаруживаемое на дне души, по необходимости и на самом деле представляется скудным и ущербным.
187b Я отдаю себе отчет в том, что немного тороплюсь с оценкой всеобщего сознания. Понимание психологических фактов еще не стало общим достоянием. Западная публика находится на пути к такому пониманию, которому она, по понятным причинам, изо всех сил противится. Пессимизм Шпенглера произвел должное впечатление, но все, увы, ограничивается благонамеренно очерченными границами академической науки. Вдобавок психологическое понимание болезненно задевает личное и потому наталкивается на личное сопротивление и отрицание. Впрочем, я вовсе не считаю это сопротивление бессмысленным. Скорее, оно представляется мне здоровой реакцией на нечто разрушительное. Любой релятивизм, становясь главенствующим и окончательным принципом, действует разрушительно. Значит, указывая на неприглядность «задворок» души, я поступаю так не для того, чтобы изречь пессимистическое предостережение; я лишь предъявляю факты, сообщающие, что бессознательное, если не обращать внимания на его отталкивающий вид, обладает мощной притягательной силой – не только для болезненных натур, но и для здоровых, позитивно мыслящих умов. Основой души является природа, каковая есть сила, творящая жизнь. Да, природа сама уничтожает ею созданное, но она же отстраивает разрушенное заново. Современный релятивизм разрушает ценности зримого мира, а душа вновь их возвращает. Пока мы, разумеется, наблюдаем лишь падение во тьму и мерзость вокруг, но тот, кто не способен вынести это зрелище, никогда не создаст ничего прекрасного и светлого. Свет всегда рождается во тьме, никакое солнце не застревает на небе только потому, что человек в страхе велит ему остановиться. Разве пример Анкетиля-Дюперрона не доказывает, что душа норовит сама избавиться от помрачения? Китайцы не считают причиной своего упадка европейскую науку и технику. Почему же мы должны верить, будто тайное духовное влияние Востока станет для нас разрушительным?
188 Но я забываю, что мы, по всей видимости, еще не осознали следующего: своими превосходящими техническими возможностями мы основательно встряхнули
189 Мы пока не полностью осознали, что западная теософия является дилетантским, поистине варварским подражанием Востоку. Мы снова увлеклись астрологией, этим насущным хлебом Востока. Исследования сексуальности, которыми начали заниматься в Вене и Англии, следуют в первую очередь индийским образцам[92]. Тексты тысячелетней древности преподают нам в этой области чистый философский релятивизм, а сущность китайской науки опирается на принцип сверхпричинности, о котором мы только-только начали догадываться. Что касается недавних открытий в психологии, то их вполне внятные описания мы находим в древнекитайских текстах, как убедительно продемонстрировал мне профессор Вильгельм. Сугубо западное, как нам кажется, изобретение, то бишь психоанализ и проистекающие из него порывы, есть лишь первая, начальная попытка сравняться с достижениями восточных духовных практик. Думаю, многим известна книга, в которой проводится параллельное сопоставление психоанализа и йоги, за авторством Оскара Шмица[93].
190 Теософы имеют весьма занятные представления о махатмах, которые прячутся где-то в Гималаях или на Тибете и оттуда управляют миром, который не перестают воодушевлять. Влияние магического восточного духовного содержания настолько велико, что умственно полноценные европейцы уверяли меня, будто добро, о котором я рассуждаю, внушено мне махатмами без моего предшествующего знания, а мои собственные мысли ни на что не годятся. Эта широко распространенная и внутренне усвоенная мифология, подобно всякой мифологии вообще, отнюдь не бессмысленна с психологической точки зрения. Нам представляется, что Восток и вправду имеет некоторое отношение к причинам сегодняшнего духовного сдвига, но этот Восток находится не в тибетских монастырях махатм, а скрывается прежде всего внутри нас. Этот якобы восточный дух – наша собственная душа, которая творит новые формы, содержащие духовные начала, призванные служить целительным тормозом для безграничной алчности арийского человека; эти формы предусматривают то ограничение жизни, которое на Востоке развивается в сомнительный квиетизм, ту стабильность бытия, что по необходимости торжествует, когда требования души становятся столь же настоятельными, как и материальные потребности социальной, внешней жизни. Мы пока, в эпоху американизма, далеки от этого, но уже, как мне кажется, приближаемся к рубежу новой духовной культуры. Мне не хотелось бы выступать в роли пророка, но невозможно обозначить проблемы души современного человека без упоминания стремления к покою в состоянии беспокойства, без потребности обрести уверенность в состоянии неуверенности. Новые формы бытия возникают из потребностей и необходимостей, а не из идеальных состояний неуверенности, не из идеальных притязаний и желаний.
191 Нельзя задаваться такими вопросами в отрыве от всего остального, не обозначив, по меньшей мере, способы решения задач, если даже по этому поводу невозможно сказать что-либо окончательное и определенное. Увы, на сегодня для поисков решения – в том виде, в каком они мне видятся – не сделано ровным счетом ничего. Как и всегда, одни люди разочаровываются в возможности возвращения к прежней оптимистической природе, а другие стремятся к изменению мировоззрения и форм бытия. Суть сегодняшней проблемы для меня заключается в исходящем из души очаровании современного сознания. Если смотреть с точки зрения пессимиста, это проявление разрушения; если же встать в позицию оптимиста, можно счесть, с другой стороны, что мы прозреваем начатки возможного, более глубокого изменения содержания западного сознания. В любом случае это явление громадного значения, тем более достойное внимания, что оно уже укоренилось в широких народных слоях, и тем более важное, что оно затрагивает те иррациональные и, как доказывает история, необозримые движущие силы души, которые таинственным и непредсказуемым образом определяют жизнь народов и культур. Именно эти силы, скрытые сегодня от многих, стоят за психологическим интересом нашего времени. Очарование души вовсе не извращенное по своей природе, это тяга, настолько сильная, что она не испытывает отвращения к безвкусице.
192 Местность вдоль главной мировой дороги кажется пустынной и выработанной. Поэтому взыскующий инстинкт оставляет проторенные пути и ищет окольных, неизведанных троп; в свое время античный человек, освободившись от олимпийских богов, точно так же предался переднеазиатским мистериям. Тайный инстинкт обращается вовне и потому усваивает восточные теософии и восточную магию; устремляясь внутрь, он вдумчиво изучает «задворки» души и делает это с тем же скепсисом и с тем же радикализмом, с какими Будда отверг два миллиона прежних богов ради обретения единственно истинного, изначального опыта.
193 Теперь мы подходим к последнему вопросу. Правда ли все то, что я говорю о современном человеке? Или это лишь оптический обман? Не подлежит сомнению, что для многих миллионов европейцев приводимые мною факты будут всего-навсего малозначимыми случайностями, а для многих высокообразованных людей это только достойные сожаления заблуждения. Что, например, думал образованный римлянин о христианстве, которое поначалу распространялось среди низших слоев населения? Для многих нынешний западный Бог до сих пор жив, как и Аллах для многих, кто проживает по ту сторону Средиземного моря; сторонники каждой религии считают сторонников другой отъявленными еретиками, которых, за отсутствием иных возможностей, сострадательно терпят. Умный европеец, помимо этого, придерживается того мнения, что религия и тому подобное хороши для народа и женской души, но должны быть устранены из насущных экономических и политических вопросов.
194 В целом меня опровергают со всех сторон и считают человеком, который при ясном небе предсказывает ненастье. Может быть, непогода где-то далеко, за горизонтом, и никогда не дойдет до нас. Но вопросы относительно души всегда находятся ниже горизонта сознания, так что, рассуждая о душе, мы ведем речь, собственно, о том, что пребывает на границе видимого, о чем-то сокровенном и деликатном, о цветах, которые раскрываются только во мраке ночи. Днем все представляется ясным и отчетливым, однако ночь длится ровно столько же, сколько и день, а мы живем и ночью. Некоторым людям снятся страшные сны, портящие настроение на целый день. Для великого множества людей дневная жизнь выглядит таким страшным сном, что они с нетерпением ждут ночи, когда просыпается душа. Да, мне кажется, что сегодня должно быть особенно много подобных людей, отчего я также придерживаюсь того мнения, что современная проблема души возникает именно так, как было описано выше.
195 При этом я должен упрекнуть себя в односторонности, ибо обошел молчанием