— Живут, где жили. Охотятся, где охотились. Раньше куда пойдешь из тайги? Городов не было. Потом лесной человек стал учиться, узнал о большом мире. Если лесные боги не могли объяснить большого мира… Боги-игрушки. Я слышал, их поставили около музея. Прошлое надо любить сильно, чтобы никогда туда не возвращаться.

— Странно ты говоришь, Дисанги…

— Люди хитрят, Семен. Они хотят прыгнуть во вчера с сегодняшней головой, — по-детски рассмеялся старик. — И в завтра тоже.

— Скажи, Дисанги… — Семен непроизвольно опустил глаза. — Ты знаешь эту тропу, идущую по болотистой долине?

— Ты мне верь — знаю. Шаманы запретили ходить по ней ещё моему отцу. Это тропа хунхузов.

— Разбойников? Они подкарауливали таежных людей на выходе из самых дальних дебрей, убивали, захватывали добычу?

— Ты хотел ещё спросить… Откуда я знаю про тропу. Когда-то я шаманил… Анана-анана…

— Мало ли что было давным-давно, Дисанги…

— Да… Теперь лесные люди вышли из тайги. Не нужны им лесные боги. Предания остались: всё живое вокруг — и травы, и деревья, только они не бегают.

— Да, я знаю. Кедр, пихта, лиственница, ильм — каждое дерево выбирает место на всю жизнь. Ошибся — умер. Земля их пища. Они не растут где попало. — Семен был терпелив и не спешил обратиться к Дисанги с просьбой хотя бы рассказать о тропе.

— Знаешь, — закивал Дисанги, глядя, как инспектор мнет в пальцах веточку, мнет сосредоточенно, стараясь сохранить на лице спокойствие.

— Слышал, конечно… Растительные сообщества, их приуроченность к почвам… — глядя в костер, проговорил Семен.

— Про Хребтовую кто-то старый-старый вспомнил. Сам пришел, другого прислал? Но старый. Как я. Он знает, хорошо знает: на Хребтовой старые солонцы. Много зверя. Ты, Семен, хочешь сказать: «Пойдем со мной, Дисанги!»

— Ты, право, шаман! Наперед угадываешь, — повеселел инспектор.

— У тебя лицо, у меня глаза. Редкий человек, дурной человек — немое лицо. Лицо всё говорит, всё скажет. Доброму прятаться — зачем? — Минута душевного подъема у старика прошла. Он снова ссутулился, померк взгляд. — Добрый, он — солнце. Его тепло и сквозь тучи греет.

— Не добрый я, Дисанги, — сказал старший лейтенант. — Злой. Ух, какой злой.

— Знаю. Потому что добрый. Солнце тоже злое. Ух, какое злое! Не знаешь?

Семен от души расхохотался, отвалился на спину:

— Побойся лесных богов, Дисанги! С кем меня сравниваешь?

Удэгеец поднялся с барсучьей шкурки и совсем старчески прошамкал: