Книги

Чушь собачья, или Мир на поводке

22
18
20
22
24
26
28
30

Как и все отцы, Герман Шпиц знал, о чем говорил. А если не знал – не давал себе повода сомневаться. Мужская проницательность порой заводит в худшие тупики, чем женская логика.

Я до сих пор скучаю по Чехии и по своему отцу. Картинками из Гугл Мэпс ностальгию не утолить, а с московского колеса обозрения, каким бы большим оно ни было, Праги не увидеть.

Детство не бегает за нами по пятам. Детство вообще не бегает. Оно там, внутри, ждет, когда мы сами к нему подойдем и рассмотрим все, что еще не успели.

Найти бы его еще.

Кимоно

Кого ни спрашивал – многие хотели бы, чтобы у них был отец, который бы их слушал, постоянно водил на всякие мероприятия, брал бы с собой на рыбалку и работу. В общем, чтобы он обращал внимание.

Мне с этим повезло. Когда мне исполнилось пятнадцать, папины путешествия стали длиннее, и те две недели отдыха, что он давал себе в Праге, были целиком посвящены мне.

Есть такие отцы, за которыми глаз да глаз. О чем он молчит – я никогда не знал, но был уверен, что одичавший в море пёс требует проводника в большом городе, и я с гордостью принимал на себя роль любящего и понимающего сына. Потому некоторые выходки моего отца могли простить только самые близкие.

С мамой он разошелся достаточно быстро, еще до моего рождения. Ну, такое часто бывает у кобелей. Меня-то он взял к себе потому, что я случайно стал говорить. Моя мама этим талантом не отличалась.

Ну так вот. Папа же у меня был контрабандист. Кроме одежды он еще возил мыло, розовых крабов, красных крабов, русский дух, красную ртуть и любой мифический предмет, который у него можно было заказать и который бы он обязательно привез. Ведь любой говорящий пёс – он волшебник. А любой волшебник всегда слегка не в себе.

– Смотри на мое новое кимоно, Юсти!

Он даже бороду себе сделал, как у японца. А вместо вакидзаси[1] взял кухонный нож.

Когда папа в прыжке попытался разрезать грейпфрут, я понял, что отец на твердой суше становится немного сумасшедшим.

Конечно! Ты привык, что тебя качает на море, обед просится наружу, и чтобы его удержать – нужно собрать все силы и сконцентрироваться. В море нету времени на глупости.

А на суше наружу просятся странности характера. А странности характера очень часто оказываются невоплощенными детскими мечтами: мой отец хотел быть рыцарем. А рыцарем для него был любой, у кого есть честь и меч.

Это я сейчас понимаю. А когда он прыгал по квартире за летающими грейпфрутами, я громко смеялся и вслух рассуждал – а не усыновили ли меня и могу ли я называть своим отцом нечто волосатое, прыгающее по квартире в кимоно и выкрикивающее японские неологизмы?

– Херсдва-дзай! Кия! – и еще один грейпфрут разделен на две половинки.

Понятно, как мой отец терпел Дикого Пса. Они оба были ненормальными. Но Дикий Пёс если и был мастером дебильных выходок, он их продумывал и всегда контролировал ситуацию. Мой же отец был просто Мастер. Пьяный Мастер, Мастер Домашнего Маскарада.

Но большую часть времени, как ни странно, он был спокойный, пока в очередной раз не надевал кимоно и не давал себе волю. С возрастом копится много эмоций, и лучше всего выплескивать их на грейпфруты, которые сочно разлетаются от ударов вакидзаси. Это была наша игра – я их подкидывал, папа рубил. И каждый раз придумывал новый псевдояпонский неологизм.

Однажды он решил, что настоящий самурай должен быть гладковыбрит. И летом отец побрился. То есть полностью. Ощипанный Герман Юстас Шпиц. Он забыл, зачем решился на это. Оправдывался в итоге тем, что ему бы не помешал загар. Это моя любимая фотография, кстати, где он в кимоно и весь такой загорелый. Он тогда только усы себе оставил. Он же самурай.