— Но только не об этом, — небрежно проронил Джерард, садясь на место. — Нет, я предполагаю, что Чарльз говорил в поезде о своем отце, признался, что желает его смерти, может быть, даже поделился с вашим мужем планами…

— Я не могу представить себе, чтобы Гай стал это слушать, — перебила Энн.

— Не знаю, — мягко продолжал Джерард, — не знаю, но подозреваю очень сильно, что Чарльз знал о том, что его отец будет убит, и тем вечером в поезде мог поделиться с вашим мужем. Это в характере Чарльза. А в характере вашего мужа, думаю, молчать об услышанном и впредь стараться избегать Чарльза. Я не прав?

Это может многое объяснить, подумала Энн. Но и делает Гая в какой-то степени сообщником. Кажется, Джерард как раз и хочет изобразить Гая сообщником.

— Уверена, что мой муж не потерпел бы Чарльза у себя в доме, — твердо сказала Энн, — если бы Чарльз поделился с ним чем-нибудь в этом роде.

— Завидная уверенность. И тем не менее… — Он не договорил, погрузившись в свои неторопливые размышления.

Энн неприятно было смотреть на лысый, покрытый веснушками череп — она отвернулась к кофейному столику, где стояла деревянная коробка для сигарет, и в конце концов взяла одну.

— Как вы думаете, миссис Хейнс, ваш муж подозревал кого-нибудь в убийстве своей жены?

Энн с вызывающим видом выпустила дым.

— Разумеется, нет.

— Видите ли, если тем вечером, в поезде, Чарльз заговорил об убийстве, он уж дошел до конца. И если ваш муж имел основания считать, что жизни его жены что-то угрожает, если он обмолвился об этом Чарльзу — тогда их соединила общая тайна, даже общая опасность. Это только предположение, — поторопился прибавить он, — знаете ли, сыщик обязан строить предположения.

— Но мой муж не мог ничего сказать о том, что его жене что-то угрожает. Я была рядом с ним в Мехико, когда стало известно об убийстве, и еще раньше, в Нью-Йорке.

— А как насчет марта этого года? — спросил Джерард тем же равнодушным тоном, потянувшись к своему бокалу. Бокал был пуст. Энн забрала его, чтобы наполнить снова. Энн стояла у бара, спиной к Джерарду, и вспоминала март, месяц, когда убили отца Бруно, вспоминала, как нервничал Гай в то время. Когда же это он подрался — в феврале или в марте? И не подрался ли он с Чарльзом Бруно?

— Как вы думаете, не мог ли ваш муж где-то ближе к марту встречаться с Чарльзом Бруно без вашего ведома?

Конечно, подумала она, это все объясняет: Гай знал, что Чарльз собирается убить своего отца, и пытался остановить его, дрался с ним в баре.

— Думаю, мог, — сказала она неуверенно. — Впрочем, не знаю.

— Постарайтесь вспомнить, миссис Хейнс, как вел себя ваш муж в марте месяце.

— Он очень нервничал. Но я, кажется, знаю, отчего.

— Отчего же?

— Из-за работы… — Почему-то ей не хотелось ничего больше говорить о Гае. Она чувствовала, что каждое ее слово Джерард прибавляет как мазок к некоей туманной картине, которую рисует для себя, в которой пытается представить Гая. Она выжидала, и Джерард тоже, словно заключив пари не прерывать молчания первым.