— Да. Кто? — Он застывает, рефлекторно поднимает глаза, взгляд которых стремительно теряет полусонную расфокусированность. — Ну здравствуй. Откуда ты узнала этот телефон? Да. Я понял. Я догадываюсь, что иначе ты бы не стала мне звонить. Да, пытался, откуда ты знаешь? — долго слушает, что ему говорит собеседница. — Это точно? Кто? — Еще одна длинная пауза. — Нет, не понимаю. Встретиться? У вас? Нет. — Дальше говорит медленно и четко: — Нет, к вам я не поеду. Ноги моей никогда в России не будет. Нет, Алиса, это ТЫ не понимаешь. По-моему, ты и тогда не понимала — и, видимо, по-прежнему не понимаешь. Так вот. Я уехал из этой страны, потому что еще тогда, еще семь лет назад догадывался, что что-нибудь такое рано или поздно произойдет. И поэтому меня — да, не удивляет все, что ты говоришь. И поэтому я — ТЕМ БОЛЕЕ, понимаешь, ТЕМ БОЛЕЕ не поеду туда. Ни сейчас, никогда. И если сами вы до сих пор не поняли, что ничего, НИЧЕГО ДРУГОГО вас в этой стране не ждет, то тем хуже для вас. Нет, Алиса, МЫ — не в одной лодке.

Это ВЫ — в лодке. Я из вашей лодки свалил семь лет назад. И твой нынешний звонок только лишний раз подтверждает, насколько я был прав. И единственное, что я могу тебе — и вам всем — сказать, это посоветовать делать то же самое. Пока не поздно.

Если не поздно. Это все. Извини, больше я не хочу об этом говорить. Я вообще не хочу с тобой говорить. Ни с тобой, ни с кем-нибудь еще. Все, извини, отключаюсь.

Он отключается. Рука, держащая телефон, несильно, но дрожит. Фима замечает это, бросает — почти швыряет — мобилу. Открывает холодильник, достает ополовиненную бутылку текилы и делает долгий глоток из горлышка.