В тот день, когда умер Том, я сидела за письменным столом и слушала, как кто-то постоянно выходит из соседнего дома и заходит в него. Утром Эйлса уехала на полчаса и вернулась с пакетом из магазина. Вскоре после этого Беа ушла с подругой, размахивая теннисной ракеткой.

Я обедала в саду. Дождь уже прошел, но воздух был тяжелым, прилипал к коже, сжимал виски. Давило в груди. Я несколько раз вдохнула из ингалятора. Низкие кустарники росли густо и переплетались друг с другом. Запах плесени заполнил ноздри. С другой стороны забора стояла тишина. Теперь мы знаем, что Эйлса так и не посадила выкопанные в Сомерсете растения, как собиралась. Она что-то мыла в доме и приготовила курицу с карри, но я со своей стороны ничего не слышала и не чувствовала запаха – ни чеснока, ни чили, ни кориандра, только гниющей травы, яблок и мокрого полотенца.

В середине дня я ушла из дома и прогулялась до супермаркета за «нурофеном». «Пицца Экспресс» предлагали три пиццы по цене двух, так что я соблазнилась, и еще купила кексы с кусочками миндаля, которые любит Эйлса. Перед супермаркетом стоял металлический контейнер, похожий на клетку, забитый разобранными коробками и другими упаковками, включая куски нежно-голубого картона с выемками для апельсинов. На дороге кто-то оставил две банки из-под краски – не полностью пустые, прихватила их с собой. Я ощущала тяжесть вещей и тяжесть отвращения к самой себе. Но когда я перешагнула через порог и поставила находки в уже захламленном коридоре, у меня возникло другое ощущение – это восстание, протест.

Чуть позже я решила, что делать. Нашла стопку бумаги для заметок бледно-голубого цвета, которую Эйлса убрала в один из ящиков письменного стола. Я не готовилась заранее, не продумывала. Писала от чистого сердца. «Том вас предал, – написала я. – Он не заслуживает того, чтобы быть вашим мужем или отцом ваших детей. У него есть любовница. Оставьте дом себе. Избавьтесь от Тома». Два последних предложения явно были попыткой пошутить, но я подчеркнула их три раза.

Я положила письмо в конверт такого же цвета, как и бумага, но не запечатала его. Моя мама настаивала, что так положено по этикету, если письма доставляются лично. Я отправилась в соседний дом.

Дверь открыла Мелисса.

– О, отлично, – сказала она при виде пицц и кексов. – Я сегодня иду на вечеринку, но съем свою порцию завтра. Вам маму? Ее нет.

– Я знаю. Она занимается садом Рики.

– Правда? Она была в своем шикарном зеленом платье. Вы пришли к Максу?

Я протягивала ей пиццу, и лежащий поверх них конверт, но в это мгновение отдернула руки. Среда. Я забыла. Как я могла забыть?

Мелисса отправилась наверх искать Макса, а я зашла в кухню. Положила пиццы в холодильник, а кексы оставила на столе, конверт все еще лежал сверху.

В кухне стояла духота: двери были закрыты. Усталый шмель бился о стекло рядом с полом, я отперла дверь ключом, а потом снова закрыла. Шмель полетел, но совсем низко над землей. С веревки свисали чехлы от диванных подушек. Мне показалось, что по террасе рассыпана земля, и я задумалась, занималась ли Эйлса садом или нет. Но растения так и стояли внутри мешков, а раскиданная земля шевелилась – она кишела муравьями.

Макс откашлялся. Он подошел к дверям, встал рядом со мной.

– Не могу видеть всех этих крошечных насекомых. У меня от этого живот крутит, – признался Макс.

Я посмотрела на него. Он вырос за лето; тело больше не казалось мягким и округлым. На носу появились веснушки, во взъерошенных волосах – золотистые пряди. Я снова обратила внимание, как уголок его глаза слегка косит вниз. Меня охватило чувство любви, усилившееся от предчувствия потери.

– Отличное описание чувств, – похвалила я.

– Что они делают? Почему они так себя ведут?

– Думаю, что готовятся покинуть это место – собираются где-то еще основать новую колонию.

– Переехать в другое место?