Лица женщины с долгосрочной парковки среди фотографий нет. Вместо нее на меня смотрит незнакомка. Четвертый номер в списке из семи. Я знаю ее имя и знаю, как она выглядит, но до того, как она появилась на этой доске, я ее никогда не видел. Она висит там уже шесть недель, и каждый день я рассматриваю ее черты. Даниэла Уолкер. Блондинка. Красивая. Женщина моего типа — но не на этот раз. Ее глаза сияют на лице, как мягкие изумруды. На стене висят фотографии, сделанные как до смерти, так и после. Сначала детектив инспектор Шредер не хотел, чтобы я сюда заходил из-за этих фотографий. Потом либо он просто про это забыл, либо ему стало все равно.

На фотографии Даниэлы Уолкер, сделанной еще при жизни, она выглядит счастливой женщиной, которой чуть за тридцать; фотография сделана за два или три года до смерти. На плечах, повернутых к камере вполоборота, рассыпались волосы. Губы готовы раскрыться в улыбке. Эта фотография засела у меня в голове с тех самых пор, как попала на стенд. И почему?

Потому что, кто бы ее ни убил, он свалил это убийство на меня. Тот, кто ее убил, был слишком труслив, чтобы взять на себя вину, поэтому вместо того, чтобы избежать последствий, воспользовавшись собственными мозгами, он ускользает, используя меня. И все это без моего разрешения!

Я все смотрю на фотографию. При жизни. После смерти. Сияющие зеленые глаза на обеих.

Последние шесть недель я только и думал о том, как бы поймать мужчину, который сделал это с нами — с ней и со мной. Неужели это так трудно? У меня есть все необходимые возможности. Я умнее любого в этом участке, и это говорит не только мое самолюбие. Я перевожу взгляд с жертвы на жертву. Пристально их рассматриваю. Четырнадцать глаз смотрят на меня. Наблюдают. Семь пар. Знакомые лица.

Все, кроме одного.

Кольцо темных синяков как будто охватывает шею задушенной Даниэлы Уолкер. Они неравномерны — что исключает вероятность использования шарфа или веревки — и выглядят так, будто оставлены костяшками пальцев. Кулаками можно сдавить сильнее, чем пальцами. К тому же от кулаков труднее защищаться.

Проблема удушения состоит в том, что для достижения результата душить надо от четырех до шести минут. Конечно, они перестают сопротивляться еще на первой минуте, но необходимо еще как минимум три минуты перекрывать доступ воздуху, чтобы смерть наступила от нехватки кислорода. Эти три минуты я мог бы использовать для чего-нибудь более интересного. Еще кулаки увеличивают шанс сломать жертве горло.

Под пробковым стендом — ряд полок, а на них — семь стопок из папок, по одной на каждую жертву. Я направляюсь к ним. Это все равно что изучать меню и уже знать, что из него выберешь. Я подхожу к четвертой стопке и беру верхнюю папку.

Каждый детектив имеет копию этих папок, а лишние складываются сюда, для всех, кто получает какое-либо задание, связанное с расследованием.

Как я.

Расстегиваю верх своего комбинезона, засовываю туда папку и застегиваю молнию. Возвращаюсь к стене мертвых. Улыбаюсь двум новеньким. Их первое утро в этом обществе. Они не улыбаются мне в ответ.

Анжела Дьюри. Юрист, тридцать девять лет, удушена яйцом.

Марта Харрис. Семидесятидвухлетняя вдова. Мне нужна была машина. Она меня застукала, когда я крал ее тачку.

Я беру бутылку со средством для мытья стекол и тряпки и направляюсь к окну. Пять минут мою окно, разглядывая внешний мир сквозь тонкие полоски и свое отражение. У меня осталось еще много работы. Я протираю огромный стол, потом иду в свой офис, чтобы взять пылесос. Несколько минут на растение в углу я трачу не напрасно. Заменяю кассету в диктофоне, который тут спрятал, аккуратно касаясь его только тряпками. Прячу пленку к себе в карман.

Оставляю конференц-зал в точности таким же, каким он был до моего прихода — только чистым и с меньшим количеством папок. Подключаю пылесос в кладовой, на другом конце этажа, и начинаю пылесосить. Никого поблизости нет, так что я проделываю трюк и запасаюсь несколькими парами перчаток; не то чтобы я собирался сегодня убивать. Я не страдаю от непреодолимой потребности к убийству. Я не животное. Я не бегаю как угорелый в попытках как-то высвободить детскую агрессивность, одновременно пытаясь найти этому оправдание. Во мне не зудит желание сделать себе имя или заслужить дурную славу, как Тед Банди или Джефри Дамер. Банди был чокнутый, за которым ходила небольшая толпа во время и после суда, и он даже женился после того, как его приговорили к смерти. Но он был неудачником, потому что убил тридцать женщин, а потом его поймали. Мне не нужна слава. Я не хочу жениться. Если бы я хотел славы, то бы убил кого-то знаменитого — как этот Чапмен, который любил Джона Леннона так страстно, что в конце концов его застрелил. Я обычный человек. Просто Джо. У меня есть хобби. Я не психопат. Я не слышу голоса. Я не убиваю во имя Бога или Сатаны, или соседской собаки. Я даже не религиозен. Я убиваю для себя. Проще некуда. Мне нравятся женщины, и мне нравится делать с ними то, что они не позволяют мне делать. На свете где-то два-три миллиарда женщин. Так что невелика трагедия — убить одну или две в месяц. Все относительно.

Я забираю еще кое-какие вещи. Ничего особенного. Вещи, которые другие полицейские тоже обычно прибирают к рукам. Ничего такого, пропажу чего могли бы заметить. Тут вообще никто ничего не замечает. Этим и хороша подсобка. Она пособляет.

И нет никакой причины, по которой она не пособляла бы мне. Смотрю на часы. Двенадцать — обеденное время. Иду обратно в офис. Инструменты, провода, краска — это мне все не нужно. Я только убираюсь. Все тут думают, что уровень интеллекта у меня примерно такой же, как у арбуза. Но это ничего. На самом деле это просто замечательно.