– Я постараюсь донести до сведения вашего следователя, что физические методы допроса до добра не доведут.

– Вашими бы устами…

А из медсанчасти меня отконвоировали к местному парикмахеру. Одноглазый умелец за десять минут ручной машинкой обкорнал мою шевелюру, превратив её в ёжик.

– Брить пока нечего, – сказал он. – Всё равно бритвы нет, этой же машинкой и брею, вернее, состригаю усы и бороду. Так что через пару недель, ежели не расстреляют или по этапу не уйдёшь, жду у себя. А пока свободен.

В тот же день побывал и на прогулке. Вывели нашу группу во внутренний дворик, в углу которого высилась, как мне объяснил артиллерийский инженер, знаменитая башня Пугачёва, где, по преданию, сидел сам Емельян Иванович. И вроде в этой башне приводят в исполнение приговоры, то бишь расстреливают тех, кому вынесен окончательный и бесповоротный приговор.

– А затем тела на грузовике отвозят к крематорию, сооружённому в бывшей кладбищенской церкви преподобного Серафима Саровского, – проинформировал Куницын.

– Да минет нас чаша сия, – мелко перекрестился примкнувший к нашей прогулочной группе коренастый Василий.

Следователи кололи его на признание в антисоветской деятельности и в создании у себя в деревне в Рязанской губернии троцкистской ячейки. Смех и грех! Этот набожный крестьянин, насколько я изучил его за несколько дней, совместно проведённых в камере, понятия не имел, кто такой Троцкий. А вся антисоветская деятельность заключалась в ударе по физиономии комиссара, когда тот с парой красноармейцев приехал забирать у многодетного Василия последние запасы зерна.

Глядя на зарешечённое небо, как-то резко взгрустнулось. Ещё два дня назад я взлетал под облака, чтобы провести несколько секунд в свободном полёте, а сейчас могу видеть лазурную синеву только сквозь решётку.

А вернувшись с прогулки, обнаружил в камере пополнение. К нам подселили не кого-нибудь, а бывшего начальника ростовского рынка по фамилии Станкевич. Плечистый мужик с рыжей бородкой оказался на редкость разговорчивым и тут же поведал свою историю, из которой выяснилось, что все женщины по своей сути… бляди.

Начал издалека, с 1918 года, когда он был военкомом в небольшом уездном городе. Там-то по весне он и влюбился в одну симпатичную девушку. Поселились молодые в доме бывшего купца, который со всеми пожитками сбежал чёрт знает куда, а вернее всего, за границу. Хорошо хоть, мебель оставил.

Впрочем, счастье длилось недолго. Шепнули Станкевичу, что благоверная ему изменяет с начальником продовольственной базы.

– Ну и решил я её проверить. Сказал, что отправляюсь в рейд на неделю бандитов ловить, она меня проводила, накрыв на стол перед отъездом «шрапнель» с воблой. Выехал на другой конец города, оставил каурого у знакомого, а сам огородами домой. Сижу под окнами, жду. И вот где-то ближе к полуночи появляется жёнушка, встречает у калитки начпрода, и они тут же начинают целоваться.

– А ты их шашкой? – спросил кто-то.

– Была такая мысль, но подумал, что не стоит торопиться. В общем, они в дом, а я сапоги долой, чтобы шпорами не звенеть, и в кухонное окно. Гляжу: а они уже в столовой, и на столе яичница, утка жареная да бутыль самогона. Ну, думаю, тварь ты этакая, меня, значит, под бандитские пули послала, накормив «шрапнелью» с воблой, а любовника самогоном с уткой привечаешь! Да и что за любовник: пузо как бочонок, голова лысая, нос картошкой… Неужто я в постели так плох? Обида взяла, братцы. И как только они в спальню переместились, тут уж я маузер наголо! Они, понятное дело, чуть там же с перепугу богу душу не отдали. А я их в столовую в одних рубахах под конвоем, садитесь, говорю, доедайте, чё ж добру пропадать. Влил в глотку начпроду оставшийся самогон, да так без порток на улицу его и отправил. А жену свою несознательную нагайкой отходил. Дали мне в тот раз строгий выговор с занесением в личное дело и отправили на фронт.

Примерно в том же духе была история и второй жены. На третий раз наш герой решил взять в жёны девицу из глухой деревни, понадеявшись, что в простоте своей она не станет ему изменять. К этому времени Станкевич занимал на первый взгляд скромную, но всё же небездоходную должность заведующего колхозным базаром в Ростове-на-Дону. И возникла у него преступная идея, заключавшаяся в том, чтобы сделать крупную растрату или хищение, затем полученное припрятать, сесть на пару лет в тюрьму, а после освобождения жить в своё удовольствие. Первая часть плана прошла без сучка без задоринки: в 1933 году его посадили, правда, впаяли не два, а четыре года, а так как друзей в городе хватало, то отбывал он срок завхозом Ростовской тюрьмы, имел пропуск и раз в неделю приходил и ночевал дома. За это время жена родила ему даже двоих детишек, которых хоть и после некоторой заминки, однако же зарегистрировали отпрысками Станкевича.

При этом он наивно считал, что любушка его ждёт каждый раз с нетерпением, говея перед встречей. А та оказалась ничуть не лучше своих предшественниц. Опять же, узнав об изменах от третьих лиц, Станкевич изменил график появления дома.

Дверь в квартиру в тот раз он попытался открыть своим ключом, но она оказалась запертой изнутри. Принялся стучать. Наконец жена открыла минут через пять, и вид у неё при этом был крайне растрёпанный. Оттолкнув её, ворвался в спальню, но там любовника не оказалось. Наш Отелло тут же просчитал план действий негодяя. Расчёт у последнего был прост: пока муж будет искать его в спальне, он выскочит из уборной в прихожую и даст дёру через парадную. Но Станкевич был человеком весьма искушённым, а потому сразу же к уборной и направился. Дверь оказалась заперта, но сорвать хилый крючок было делом одной секунды. Каково же было удивление обманутого мужа, когда он увидел перед собой трясущегося от страха… прокурора Ростова. Ай да жена, ай да деревенская простушка! Как бы там ни было, прокурор в одном исподнем, со штанами под мышкой вылетел в окно второго этажа. Небольшой сугроб смягчил падение, но всё же без некоторых телесных увечий не обошлось. Досталось и неверной супруге, после чего в тяжких мыслях Станкевич вернулся в тюрьму.

Прокурор, будучи не совсем дураком, о том, что имел чужую жену, умолчал. А вот отомстить всё-таки отомстил, и уже через несколько дней нашего рассказчика перевели во внутреннюю тюрьму НКВД и там взялись за него по всем правилам 1937 года.

При помощи различных подручных предметов настойчиво внушали, что он не мошенник или растратчик, а член подпольной троцкистской организации. Видя, что дело плохо и ему отобьют почки или печень, он решил пойти ва-банк. На очередном допросе заявил, что хочет сообщить следствию о своей преступной контрреволюционной деятельности, но при этом хочет умереть советским человеком и помочь органам. После чего явно повеселевший следователь вызвал стенографистку, и та принялась записывать показания: