— Не знаю. Наверное.

— А дальше?

— Дальше он закрыл тренерскую на ключ и перешёл к делу.

— Свихнулся мужик. Мозговой трест прогорел. Кто же на работе такими вещами занимается? Только полные идиоты. Вас кто угодно застукать мог. Отчаянный мужчинка… Так он тебя трахнул?

— Не успел, — Светлана покраснела, отвернулась к окну, невольно вспомнив тот день, тренерскую, несчастное лицо Павла Николаевича.

Со словами “я вам докажу”, “сейчас сами убедитесь, насколько мы подходим друг другу” он надвигался на Светлану, тесня её в единственный свободный угол. Первоначально она запаниковала, опасаясь прямого насилия. Пятилась, ошеломлённая преображением Дубова в примитивного мужика, ведомого голым инстинктом. Но потом… Упершись спиной в холодную бетонную стену, решила сопротивляться до последнего. Не станет он её силой брать. Натура не позволит, воспитание. Ведь он на что рассчитывает? Поломается женщина для виду, гордость потешит и уступит при серьёзном нажиме, подчинится, потом сама вьюном обовьётся, не оторвёшь. Не она ли в походе мягкой глиной в его руках была, податливой, страстно отвечающей? Ошибка в расчётах вышла. Бывает иногда. Сама она ему не уступит.

И тут всплыло в памяти: расширенные зрачки, потемневший взгляд, звякнувшая о тарелку вилка, медленное приближение Дрона, сбившееся дыхание, рванувшееся из груди и затем стремительно летящее в неведомую пропасть сердце, глухота, немота, распад на молекулы… Сразу пришло спокойствие. Сотой доли чувств, вызванных тогда Дроном, не всколыхнуло в ней агрессивное наступление Павла Николаевича. Юрка был сама неотвратимость. Павел Николаевич представлялся досадной и нелепой случайностью. Хорошо, пусть Дубов использует свой шанс. Вряд ли он получит ожидаемую им ответную пылкость. Опомнится тогда сам, охолонётся, по выражению Скворцова. Сладко лишь, когда женщина сама обнимает.

Прижатые к груди руки Светлана опустила, расслабилась, отстранённо разглядывала Павла Николаевича. Аура безразличия обволокла её, растеклась в стороны, остановила Дубова. Он понял — сейчас Светлана ему всё разрешит, всё позволит, но безучастно, превратясь в бревно, в куклу. Не того ему хотелось, не равнодушия. Взаимности жаждалось. Сердитый и сконфуженный, медленно гаснущий, он с немалым трудом выпутался из им же созданного патового положения. Светлана, воспользовавшись недавним опытом, великодушно предложила:

— Забудем, Павел Николаевич. Давайте всё забудем. И сегодняшний день, и ресторан, и поход, и вообще наши старые отношения. У нас с вами разные дороги. Они скрестились ненадолго и разошлись в разные стороны. Я на вас не в обиде. И вы на меня зла не держите.

Улыбнулась грустно, покидая тренерскую. Через несколько минут порадовалась. Рецепт Дрона действенным оказался. Смягчил конфликтную остроту.

— Ладно, Аркадьевна, не журись, — Люля хлопнула её по плечу, возвращая к дню сегодняшнему. — Перемелется — мука будет.

— А я разве журюсь? — удивилась Светлана. — У меня теперь другие заботы. Мне вон к родительскому собранию готовиться надо, к педсовету, Рябцева с Ковалёвым срочно мирить. На майские праздники на дачу с отцом сгонять, порядок там навести.

— А мать дома оставите?

— Мама, Люль, на глазах угасает. У неё сил доехать нет. И на даче… Там ведь вкалывать надо. Куда ей вкалывать? Она с нового года не помнит, как картошку варить. Веник больше трёх минут в руках удержать не может.

— Значит, пылесос купи, сама готовить учись.

— Есть пылесос. Про веник я так… для иллюстрации. А готовить учусь. Мне деваться некуда.

— Светлана Аркадьевна! Я вас искал на праздники. Где вы пропадали?

— Уезжала из Москвы, Витя.

— Далеко? — Рябцев пытливо всматривался в лицо Светланы, сорока любопытная.

— Пять часов езды на перекладных, — не желая уточнять детали, сказала она.