— Так. Что же ты слышал, а, Онищук?

— Говорю же — шум.

— И ничего больше не знаешь?

— Ничего. Своя семья, товарищ участковый, ничего мне не надо.

— Ага, вот мы пришли рассказать! — я отстранил Пилипчука, выставив дуло автомата перед собой. — Ну-ка! Убери собаку, веди!

— Куда вас вести?

— Не лепи мне тут горбатого, Онищук! Показывай, кого прячешь! Добровольная выдача тебе засчитается. Иначе или с гостями своими дорогими поедешь в район, куда повезут, или рядом с ними, сука, ляжешь!

Не знаю, что тогда подействовало на хозяина: мой крик или мой автомат, но он, ничего не спрашивая больше, спустился с крыльца, как был, босой, оттащил пса к будке, обмотал веревку вокруг вбитого для собаки колышка. Но на пса не цыкнул, и это меня лишний раз убедило — не соврал автор записки, ой не соврал. Бандит, которого тут прячут под землей, должен услышать собачий лай и выбраться через предусмотренный выход. Вот когда пожалел, что не дождался солдат: сразу окружили бы территорию, потому что ход выкопали вряд ли длинный, далеко не убежит.

— Показывай! — я решительно шагнул к Онищуку, красноречиво нацеливая автомат.

— Не знаю, о чем вы говорите, товарищ участковый, — тот говорил со мной, но смотрел на Пилипчука. — Нечего мне показывать. Жена, детей двое, да вы же видели, когда по домам ходили.

— Не морочь мне голову, падла! И зубы не заговаривай! Если потянешь еще немного — дождешься солдат, Онищук, ох дождешься. А как они ищут… ну, сам знаешь.

— Не знаю, что вы ищете. — Хозяин продолжал упираться.

Я сцепил зубы. Не оглядываясь, позвал:

— Ружицкий!

— Слушаю, товарищ лейтенант! — «Штырек» тут же оказался рядом.

— Бывал здесь, в этом доме?

«Штырек» засопел, переступил с ноги на ногу.

— Отвечай, когда спрашивают! — снова рявкнул я.

— Это крестный мой… Бывал…

— Так где твой крестный картошку держит, знаешь?