Глава 22

Раскуривая мягкий табачок, я обливался холодным потом и слегка охуевал от увиденного в голове деда. И это было сложно сравнить с ощущениями после просмотра фильмов ужаса, когда вы их чередует поочерёдно с порнухой, и в какой-то момент уже не можете определить: где было страшнее? Разум Отто напоминал дорожку от спальной комнаты до грязного сортира — скучную, ничем не примечательную, где ярким событием могло стать только говно в унитазе. Но разум деда это другое. Разум этого психа, маньяка, и патологического социопата, для которого жизнь человека не представляет никакой ценности, был абсолютно другим и сложным. Если посмотреть на картинку сверху — можно сравнить старческие лабиринты разума с картой метрополитена современного мегаполиса, где каждая станция — это событие. И все эти события хранятся в виде VHS кассет, включив которую перед твоими глазами быстро бегут красочные кадры.

Кадр за кадром ты сидишь и смотришь. Сидишь и понимаешь, что отдавать деда на растерзание толпе местных жителей — будет самой большой ошибкой.

Я обратился к десятку воспоминаний, до которых я мог дотянуться, не преодолевая мучительных секунд сумасшествия и боли. Это были свежие воспоминания, всплывающие раз за разом, даже если ты уже не хочешь их видеть! Но они продолжают упорно мелькать перед глазами, заставляя корчиться от отвращения. Мне хочется покинуть это тело. И как можно быстрее.

Вытряхнув истлевший табак на человеческий ковёр, я положил трубку на стол. Отвязал тушки птиц, разложил их на столе. Сын старика любит птиц. Всё детство и юность он любил птиц: если находил в лесу раненную — выхаживал. Если находил под деревом уцелевшие яйца, выпавшие из разорённого гнезда — приносил домой и пытался их вырастить, строя подобие инкубатора. Птиц отпускал, попусту дома не держал.

Но добрые поступки не смогли уберечь его от тяжёлой болезни. Он перестал ходить. Перестал видеть, перестал слышать. Тело его побелело, лицо посинело. От приёмов пищи он отказывался, а если у него и получалось что-то съесть — это тут же выходило наружу в виде жёлто-зелёной желчи.

Дед свихнулся от горя. Он ничего не мог поделать, лишь отдаться безумия, подтолкнувшее его на отчаянный поступок.

Первого кого он убил — мужчина, который, как ему показалось, мог исцелять раны. Старик его долго упрашивал помочь его ребёнку, но тот отказался, сказав, что ничего не умеет. А если бы и умел, то его давно бы забрали “Кровокожи”. Хочет он, не хочет, может он, не может — старику было плевать. У него была своя правда, в которую он верил, и, если он внушил себе, что тот умеет — значит он умеет.

Искусный алхимик, зельевар, мудрец, что мог спасти скот от чумы, ничего лучше не придумал, как напоить свою первую жертву и заманить к себе домой. Но ничего не получилось. Мужчина ничего не смог. Он и крутил руками, и стоял рядом, и дышал на сына — всё в пустую. И тогда у старика родилась идея.

Затащив бедолагу в сарай, дед вскрыл ему вены и наполнил сосуды свежей кровью. Густой багровый напиток был влит бедному ребёнку в горло до последней капли. Результат превзошёл все ожидания. Бледность прошла, синее лицо окрасилось бодрым румянцем. Радость продлилась не долго. Прошёл месяц и всё повторилась.

Следующей жертвой стала женщина. Когда дед вошёл во вкус, он быстро перешёл на детей, которых отмечали “Кровокожи”.

После того как количество жертв перевалило за двадцать, болезнь сына мутировала. Тело покрылось гниющими ранами, по краям которых образовались гнойные пузыри. Комната пропиталась болезненным едким запахом, от которого не просто слезились глаза, а содержимое желудка просилось пулей наружу. Ежедневно дед делал перевязки, но спустя неделю ему приходилось пеленать тело целиком, начиная от пяток и заканчивая макушкой.

Сын перестал говорить. Перестал стонать и плакать. Тот страх, что видел дед в пожелтевших глазах своего ребёнка, улетучился, сменившись кровавой паутиной ярости. Сказать стоп дед уже не мог. Вера в излечение, вера в то, что рано или поздно он найдёт того, чья кровь исцелит его сына, поглотила его целиком, не оставив ни единого шансу рациональному мышлению. И всё бы ничего, — пей кровь и спи спокойно в комнате, истощая вонь, — если бы не один раковой случай.

Вернувшись домой, старик не застал сына в его комнате. И на кухне не нашёл. И в погребе его тоже не было. Старика охватил страх, в голове понеслись тревожные мысли, от которых он чуть не сошёл сума, хотя он и так уже был в край поехавшим. Но не суть.