— Я была вынуждена также считаться с необходимостью передачи языковых протоколов. Они разработаны Вовлеченными, но уже нашли широкое распространение в среде панчеловеческих рас, так что внедрить их в нужное место было довольно просто. Я без труда могла бы пойти дальше и узнать ваше имя, а равно и другие подробности вашей жизни, но это было бы уже бесцеремонным вторжением в вашу личность. Следуя правилам настолько древним и замшелым, что мне пришлось навести дополнительные справки относительно алгоритмов их применения, я провела то, что на более формальном языке называется немедленной оценкой посттравматического психопрофиля личности, подвергнутой экстренному переносу запутанных состояний.

Она опять усмехнулась.

— Какое бы чрезвычайное происшествие там, откуда вы прибыли сюда, ни повлекло за собой перемещение запутанных состояний, оно не отразилось на вашем безопасном переносе в Виртуальную Реальность.

Сенсия отпила из бокала и внимательно посмотрела на него, прежде чем поставить на лоток.

— Однако я обнаружила, что происшествие это, без сомнения, было достаточно болезненным, — сказала она быстро, стараясь не встречаться взглядом с Ледедже. — Я посчитала возможным изъять информацию о нем из памяти перенесенного сюда личностного слепка, отредактировав ее — на первое время. Эти сведения хранятся в надежном месте и могут быть предоставлены вам по первому вашему запросу, как только вы сочтете нужным. Как только подготовитесь и приведете себя в относительный порядок. Я хочу, чтобы вы знали.

Ледедже уставилась на нее.

— Вы что, на самом деле можете это сделать?

— Легко, по крайней мере с технической точки зрения, — оживилась Сенсия. — Ограничения носят исключительно морально-этический характер. Они образуют систему правил. Разумеется, все эти воспоминания вы получите назад. Только от вас зависит, когда вы пожелаете полностью синхронизироваться с собой... понимаете, о чем я? Хотя, если честно, я сомневаюсь, чтобы в этих воспоминаниях нашлось о чем жалеть.

Ледедже отчаянно пыталась вспомнить, что случилось перед тем, как она оказалась здесь. Она была в Эсперсиуме, гуляла по аллее среди деревьев и размышляла... о том, что пора бежать.

Гм, подумала она. А вот это уже интересно. Было ли это тем, что она не может теперь вспомнить? Побег? Неужели она наконец отыскала надежный, вепперсоустойчивый способ убраться подальше от этого ублюдка со всеми его деньгами, властью и влиянием? Перенос запутанных состояний — чем не метод?

Оставался другой вопрос: где ее подлинная личность?

Не говоря уж о том, почему она в состоянии вспомнить так мало, и что это за психологическая травма, о которой осторожно упомянула Сенсия?

Она осушила бокал и выпрямилась на стуле.

— Расскажите мне все без утайки, — потребовала она резко.

Сенсия покосилась на девушку. Женщина выглядела обеспокоенной, заинтересованной — и сочувствующей.

— Ледедже, — медленно, осторожно начала она, — прежде скажите мне вот что: считаете ли вы себя... э-э... психологически устойчивым человеком?

О черт, подумала Ледедже. Она еще помнила то далекое время — тогда она была еще совсем маленькой, — когда ее окружали исключительно любовь и забота, положенные привилегированным и особенным. Чувства эти далеко выходили за рамки того, что обычно дарят хорошие родители своим детям. Нет, что-то похожее присутствовало всегда — она ощущала себя в центре внимания, объектом беспрекословного уважения и всесторонней опеки. Но порой ей случалось подняться до понимания, что ей даровано не только все это, но даже большее. Прежде всего, она росла в большом красивом доме, бывшем частью великолепного, уникального в своей пышности поместья. Кроме того, она отличалась от всех остальных детей ее возраста столь же разительно, как и ее мать — от прочих обитателей усадьбы.

Так получилось, что она была рождена Инталией. Разумеется, она была человеком, и не просто человеком, а сичультианкой (она уже знала, что на свете есть люди разных сортов, но сичультиане молчаливо подразумевались лучшими из них). Но в каком-то смысле — больше, чем сичультианкой: Инталией. Все ее тело, вся кожа, каждый внутренний орган и вообще внешность были уникальны в своем роде.

Инталии напоминали обычных людей лишь издалека — общим силуэтом, или при таком плохом освещении, что и свои-то пальцы на руках с трудом различаешь. Стоило включить свет или выйти на солнце, как становилось понятно, как необыкновенны и загадочны эти создания. Каждый из Инталий был покрыт с головы до ног тем, что правильнее всего было называть врожденными татуировками. Такой была и Ледедже: все ее тело от рождения, с той самой первой минуты, когда ее только извлекли из материнской утробы, было испещрено замысловатыми узорами, закодированными на генетическом уровне в клетках ее кожи и всех органов тела.

Если точнее, то настоящие Инталии рождались с кожей белой, как чистейший снег, и эту особенность кодифицировало сичультианское судебное и административное законодательство, поскольку на белом фоне чернильно-темные узоры смотрелись выигрышнее. Сходными рисунками были покрыты их зубы и белки глаз, однако прозрачные ногтевые пластинки несли несколько отличный узор, почти скрывавший от взгляда отметины на коже пальцев под ними. Поры кожи тоже образовывали тщательно продуманный, неслучайный, упорядоченный рисунок. Даже ажурный орнамент капилляров отражал не прихоть своевольной наследственности, а тот же самый, сознательно разработанный, рисунок. Рассеките тело одного из Инталий и покопайтесь в его внутренностях — и увидите там почти аналогичные узоры, густо покрывающие поверхность жизненно важных органов, искусно сплетенный мотив, пронизавший почечные канальцы и стенки сердечных желудочков. Извлеките и отбелите кости — та же печать обнаружится на каждой частице скелета. Выкачайте из них костный мозг и расщепите — извивы орнамента уведут вас дальше в глубину естества. На всех мыслимых уровнях физического существования Инталии были отмечены печатью инаковости, разительно контрастировали с чистыми белыми листами — другими людьми. Так же несомненно было их отличие от тех, кто по каким-то соображениям захотел украсить татуировкой свои кожу и члены, но не родился с нею.