Вначале мне было неловко являться на фабрику в качестве инспектора. Нельзя было не заметить, как нервничают при моем появлении рабочие. Начальники боялись меня, ведь от того, что я напишу в докладе, зависело – повысят их, понизят или уволят, зависела их судьба. Только когда я пришел с проверкой в седьмой раз, они наконец поняли, что я хочу им помочь, и стали мне доверять. Например, на карандашной фабрике использовали твердые породы дерева, и в результате покупатели жаловались на то, что точить карандаши почти невозможно. Я предложил очевидное решение проблемы: для производства карандашей следует использовать кедр или сосну, и к тому же сделать стержень более мягким.
Работа в Моссовете считалась настолько важной, что всякий раз, когда я отправлялся с инспекцией, меня отпускали с завода. Я всегда носил с собой удостоверение: кожаные корочки, моя фотография внутри и печать со словами «Член Моссовета 1935–1939». Этот документ не только открывал передо мной ворота фабрик, но и давал право бесплатного проезда в трамвае.
Глава 8. Роковое решение
Как я и опасался, выборы в Моссовет навлекли на мою голову одни неприятности. Старший брат, владелец небольшой швейной мастерской в Нью-Йорке, прислал вырезки из американских газет и журналов: меня в них наперебой ругали, причем тем резче, чем крупнее издание. Журналисты хотя и ссылались на мои слова о том, что я не коммунист, но при этом давали понять, что я лгун, марксист в душе и предатель родины. Вот, например, что писал обо мне журнал «Тайм» в номере за 24 декабря 1934 года:
«На прошлой неделе угольно-черный протеже Иосифа Сталина Роберт Робинсон был, к немалому своему удивлению, избран в Московский Совет…
В России Идеальному Джентльмену Роберту Робинсону принес известность пропагандистский судебный процесс, разыгранный в его честь в 1930 году в Сталинграде, где он в то время работал станочником. Двое белых американских рабочих кулаками выразили свое неудовольствие по поводу того, что их кормят за одним столом с «ниггером». Американцев торжественно предали суду, обвинили в «расизме», а одного из них выслали из Советского Союза…
Избрание [Робинсона] на прошлой неделе – не что иное, как изящный пропагандистский трюк, адресованный американским неграм».
Что я мог противопоставить подобной клевете? Перед нападками прессы я был беззащитен.
Реакция Государственного департамента на случившееся была не лучше. Через шесть месяцев после моего избрания в Моссовет меня официально вызвали к вице-консулу США в Москве. Он приказал мне немедленно вернуться в Америку. Когда я попросил объяснить, чем это вызвано, вице-консул ответил: «Приказ основывается на законе, согласно которому срок непрерывного пребывания за границей натурализованного гражданина США не должен превышать пяти лет».
Вице-консул добавил, что этот закон действует с 1861 года. Тогда я достал свой американский паспорт и показал отметку, свидетельствующую о том, что в 1933 году я провел в США шесть недель. Он, однако, отказался принять это во внимание и повторил, что я обязан подчиниться распоряжению Государственного департамента.
Какая несправедливость! Я был вне себя, однако реагировать следовало быстро и здраво, времени на споры не было. Мрачная перспектива возвращения в Соединенные Штаты меня не устраивала. Несмотря на опасную политическую ситуацию в Советском Союзе, я решил, что через шесть месяцев, когда истечет срок моего контракта, попытаюсь его продлить. Возвращение в Соединенные Штаты казалось мне равносильным самоубийству, поскольку у чернокожего американца во время Депрессии почти не было шансов получить достойную работу. А ведь мне нужно помогать престарелой матери. Кроме всего прочего, я попал в профессиональный черный список: по словам брата, меня теперь не возьмут ни на завод Форда, ни на другое предприятие. Обо мне ходила дурная слава: меня называли «красным», «большевиком», «угольно-черным протеже Иосифа Сталина». Ясно было, что в Америке в любом случае мне не избежать безработицы.
Я знал, что по возвращении в Америку меня ждет жалкая судьба: рыться в помойках, стать изгоем общества, терпеть крайнюю нужду. Поэтому я решил отстаивать свои права как гражданина США. Для начала я попытался найти других натурализованных американцев, продливших паспорта в России. Это оказалось несложно. Например, Герзог, инженер Магнитогорского завода, продлил свой американский паспорт после семи лет жизни в СССР. Без всяких препятствий со стороны американских властей получили продление еще несколько человек. Среди них был даже некто Иванов, русский эмигрант, имевший американское гражданство, но по приезде в Советский Союз, поменявший его на советское. Несмотря на это, когда он пожелал вернуться в США, ему вновь выдали американский паспорт. Обо всех этих случаях я рассказал в посольстве, но Государственный департамент отказал мне в продлении и велел покинуть СССР. Единственное, что отличало меня от тех, кому удалось продлить паспорт, был цвет кожи.
Тогда я решил обратиться к американскому послу. В надежде, что он войдет в мое положение и вступится за меня перед Госдепартаментом, я написал ему и, к своему удивлению, уже через два дня получил приглашение в посольство. Поскольку встреча так много для меня значила, я попросил чернокожего американского журналиста Гомера Смита, давно жившего в России, пойти вместе со мной в посольство и замолвить за меня словечко. Я думал, что благодаря своему уму, красноречию, прекрасным манерам и знанию России, он будет мне полезен, тем более что сам я никогда не беседовал с дипломатами и мог говорить только просто и напрямик. Кроме того, посол сам был когда-то журналистом.
В назначенное время мы со Смитом прибыли в посольство, и через полчаса ожидания нас представили послу Уильяму Буллиту. Я рассказал ему о своей ситуации, обратив особое внимание на странные обстоятельства моего избрания в Моссовет и причины, заставляющие меня дорожить работой в России. Посол был любезен, слушал внимательно и, казалось, с сочувствием. Однако как только я закончил, он сказал: «Я не могу вам ничем помочь, поскольку Государственный департамент приказывает вам незамедлительно покинуть Советский Союз. Это не подлежит обсуждению».
Услышав столь резкое и безапелляционное заявление, я растерялся и онемел. Тогда Смит попытался прийти мне на помощь. «Товарищ Буллит, обратился он к послу, – неужели этот человек должен возвратиться в Америку, где ему и его матери придется стоять в очереди за тарелкой бесплатного супа, тогда как…»
Посол прервал Смита на полуслове. «Я вам не товарищ! Не смейте называть меня товарищем», – взорвался он.
Смит быстро парировал: «Вы, наверное, уже знаете, что в этой стране не пользуются словом “мистер”. Разумеется, вам знакомо речение: “Когда ты в Риме, веди себя, как римляне”, усвоенное мной еще в школе. В стране Советов есть только товарищи».
Буллит еще больше разозлился. От ярости налившись краской, он встал, бросил на нас испепеляющий взгляд и сказал: «Разговор окончен».
Тут он нажал кнопку, и через несколько секунд появился его помощник. «Проводите их», – процедил посол.
Когда мы выходили, я вежливо попрощался с Буллитом. Но шедший за мной Смит остановился, усмехнулся и сказал с издевкой: «До свидания, товарищ посол».