Предупреждённые о неэффективности штурма на хапок казаки и не пытались его делать. Атаманом в походе на Азов, как и в реале, был Михаил Татаринов, умный и опытный военачальник, умевший слушать и делать выводы из услышанного. Вместо этого взялись всерьёз за осадные работы. Сэкономили время на работах по возведению оборонительных сооружений от внешней угрозы. Благодаря Аркадию точно знали, что во время осады никакой серьёзной помощи Азову никто оказать не может.

Особые усилия потратили на "змееобразные", точнее, "ломаной линии", окопы, вплотную подходящие к оборонительным рвам. По ним можно было подобраться, не подставляясь под выстрелы, прямо к крепости. В предполагаемых местах штурма удалось, к сожалению, не полностью, засыпать рвы. Стоило это жизни нескольким десяткам пленников, расстрелянных со стен. Нетрудно было догадаться, что турки сосредоточат там большую часть защитников. Но им приготовили сюрприз. Да и начать штурм, по предложению того же Аркадия, собирались совсем в другом месте. По поводу чего у него опять возник серьёзный спор с Васюринским и поддержавшими его несколькими донскими атаманами. Воинская честь тогда была куда более распространённым и обширным понятием, чем сейчас. Но победила, как всегда, целесообразность.

Сказать, что Иван пребывал в плохом настроении, это сильно смягчить реальную ситуацию. Скорее, он пребывал в состоянии бессильного бешенства. Бешенства потому, что ему, старому казаку, уважаемому кошевому, знаменитому и среди сплошь не трусливых казаков воину, запретили участвовать в бою. Совсем. То есть разрешили (вы можете представить, ему, так уж и быть, разрешили, если что, защищать этого чёртова вылупка Аркадия), но в исключительных и строго оговорённых случаях. Защищать же попаданца, пока, по крайней мере, было не от кого. Он как раз, устроивший эту пакость, в бой не рвался. Собственно, именно его и поначалу подозревал Иван в организации этого непотребства. Правда, на совете характерников, в который его по непонятным причинам взяли (какой он к бесу характерник?), и совете атаманов, где были приняты решения о запрете Ивану Васюринскому рисковать своей жизнью, Аркадий не выступал. Обоснование: "В связи с особенно большой ценностью для всего русского народа". Звучало, конечно, приятно, чего уж там. Но стоит вдуматься в смысл... на клочки кого-то хочется порвать. Сильно хитромудрого. Позже Иван поверил Аркадию, что он не при чём, но истинного виновника ему обнаружить так и не удалось.

Бессильной же его злость была потому, что он и сам понимал невероятную, уже начавшую проявляться ценность попаданца. Что начисто исключало месть. Пожалуй, его действительно надо было беречь как зеницу ока. Никто ведь не знает и тысячной доли того, что хранится в его голове.

"Но я то, Господи Боже, причём?!"

Ещё в его настроении, порой беря верх над всем остальным, присутствовала обида. Обида не столько на подлого попаданца - что с него возьмёшь - сколько на весь белый свет. Правда, в отличие от некоторых, у него при таких приступах возникало желание не вешаться, а кого-нибудь удавить. Медленно-медленно, высказывая ему всё, что о нём думает.

С постановлениями советов, что характерников, что атаманов, шутить не приходилось. Сказали "не смей рисковать" - приходилось выполнять. Хотя все последние десятилетия провёл на грани жизни и смерти, перестраиваться под старость было очень тяжело.

"И в монастырь ведь не уйдёшь теперь. Не до молитв, если делом можно родину от страшных бед спасти. Так что о надежде отмолить собственные грехи в монастырской келье придётся забыть. Помолиться же за грешные души других найдётся кому".

Будучи не в силах заняться привычным и любимым делом, Иван проявлял воистину бешеную активность по организации осады Азова. В немалой степени его стараниями, змеевидные окопы из безопасного далёка быстро протянулись под самые стены крепости. Между понуканием землекопов он же обучал штурмовиков, как, ухмыляясь, назвал их попаданец, бросать гранаты. Необычной формы горшки с порохом, плотно оплетённые лозой, действительно оказалось метать куда удобнее, чем обычные, кухонные. Да и осколков они давали много больше. Иван убедился в этом на демонстрации нового оружия атаманам и старшине.

Иван, для успокоения, потискал ручку дробовика, торчавшую из его правой шароварной* кобуры. Тактреба смог вместо приклада приделать к дробовику удобную ручку по рисунку Аркадия. Получилось подобие пистоля, только более ухватистое. Прикосновение к этой игрушке его успокаивало, хотя иначе, чем для стрельбы по воробьям или чучелам, использовать её он не мог.

"Ничего, доброе оружие под рукой всегда может пригодиться. Авось отменят советы запрет мне на участие в боях. А то, словно жид пархатый, должен ломать голову, где бы денег достать, кого б ограбить. А ведь прав тот французишка, о котором Аркадий рассказывал, что для войны нужны три вещи: деньги, деньги и ещё деньги. На одной храбрости далеко не уедешь".

Раз уж ему нельзя было воевать, то на Васюринского свалили ещё и присмотр за финансированием оружейных проектов Аркадия. Оплата той же работы горшечников обошлась в немалую копеечку. Деньги, полученные от ограбления турецкого посольства, уже заканчивались, расходы же росли и росли. Совсем не копейки стоило производство медных трубок для ракет. Васюринский невольно передёрнул плечами, вспомнив это дьявольское изобретение.

"Благодарю тебя, Господи, что дал силы удержаться, сохранить шаровары сухими! Жуть запредельная эти свистелки, ничем, кроме звуков, не опасные. А попаданец хренов грозится сделать ракеты, поджигающие негасимые пожары, за земляным маслом к гребенцам уже послали. В будущем ещё и разрушающие любые стены с одного раза обещает. И ведь не врёт, поганец. К чему же мы придём? И сохранится ли честь и доблесть казачья, если врага только издали, не рискуя сами, поражать будем?"

Вопреки самым энергичным протестам Ивана, штурм начался со спектакля. Не сумев ему помешать, он принципиально устроился в это утро на осадных позициях севернее Азова, чтоб глаза этого стыдного (с его точки зрения) действа не видели. Но не слышать пушечной и ружейной пальбы, поднятой сначала в море, потом на реке, не мог. Морщась, вздыхая, бормоча себе под нос что-то явно осудительное, он командовал последними приготовлениями к штурму с северной стороны.

* * *

Когда Аркадий начал агитировать штурмовать Азов с речной стороны, на него посмотрели, как на несмышлёныша. Стены были здесь самые высокие, что-то около двадцати метров, пушек на них стояло больше всего. Учитывая, что подкоп там был невозможен, и турки, и казаки считали штурм там невозможным. Аркадий предложил перехитрить врага. Разыграть перед его глазами спектакль, вынудив самим открыть речные ворота. После долгих, местами скандальных споров его предложение было принято.