Вскоре после закрытия Парламента краткий период ремиссии закончился, и Эдуард Вудстокский вернулся к прежнему малоподвижному образу жизни. Большую часть времени он болел и практически не путешествовал. С королём, королевским советом и главными должностными лицами страны принц поддерживал связь при помощи гонцов, которые беспрерывно сновали туда-сюда по всей Англии. Впрочем, иногда он находил в себе силы нарушить своё вынужденное затворничество. По крайней мере принц старался не пропускать ежегодного праздника ордена Подвязки, весьма им почитаемого.

В течение 1373 года Эдуард не принимал участия ни в одной из военных кампаний — ни на море, ни в Бретани. Это, кстати, не лучшим образом сказалось на положении Англии. После того, как принц устранился от командования армиями, дела на континенте шли всё хуже и хуже. Очередной поход его брата Джона Гонтского также закончился неудачей. Денег на войну с Францией не хватало, а тут ещё папа Григорий XI попытался ввести церковный налог для организации крестового похода в Палестину. Подобная инициатива не могла найти и не нашла понимания у могущественной партии сторонников продолжения войны с Францией, которую негласно возглавлял принц Эдуард. Новый сбор основательно подорвал бы возможности английского духовенства по предоставлению займов на королевские нужды.

Сразу после Пятидесятницы в Вестминстере собрался совет под председательством Эдуарда Вудстокского. В заседании участвовали духовные и светские лорды, доктора богословия, а также юристы канонического и гражданского права — в том числе такие известные персонажи, как Уильям Уиттлси, архиепископ Кентерберийский, бенедиктинский монах и писатель Утред из Болдона, францисканский монах Джон Мардисли и августинец Томас Эшборн. Папские требования вызвали жаркие споры, причём велись они по обычаю того времени в крайне запутанной казуистической форме:

«Он [архиепископ Кентерберийский] заявил: “Он [папа] наш господин, никто не может этого отрицать”. И с этим заявлением согласились все прелаты... Монах из Дарема ответил иносказательно: “Здесь два меча”[98], намекая на то, что наместник святого Петра обладает как светской, так и духовной властью. Мардисли возразил на это незамедлительно: “Вложи свой меч в ножны”[99], тем самым показывая, что мечи не обладают подобной силой: и сам Иисус не имел светской власти, и апостолов тому не учил... Августинец поддержал его, заявив, что Пётр узнается по ключам, а Павел — по мечу, и папа несёт ключи Петра перед своей паствой: “Вы, господин принц, должны быть Павлом, несущим меч. Однако так как вы оставили меч Господень, Пётр не узнает Павла. Поднимите меч, и Пётр снова узнает Павла”. И весь день продолжались искусные дискуссии. Архиепископ провозгласил: “Хорошо проходили советы в Англии без монахов”. Принц ответствовал ему: “Мы призываем их из-за вашей глупости. Ваши советы погубили бы королевство”. На следующий день архиепископ признал, что ему нечего ответить. На это принц заметил: “Отвечай, осёл. Ибо это твоя обязанность наставлять всех нас”. В конце концов, архиепископ заявил: “Мнение большинства состоит в том, что он [папа] не должен быть здесь господином”. И то же подтвердили все прелаты. Монах верно сказал, что он не господин тут»⁵⁹.

Таким образом, с подачи Эдуарда Вудстокского при одобрении богословов право папы на светскую власть в пределах Англии было, наверное, впервые в истории подвергнуто сомнению. По настоянию принца в курию был отослан ответ, гласивший, что требования о сборе налога решено не удовлетворять. Естественно, эту дискуссию хронист выдумал если не всю целиком и полностью, то уж большую её часть точно. Однако гут важны вовсе не конкретные слова или аргументы. Интерес вызывает то, каким предстал перед нами принц. Он изображён человеком, ставящим интересы и благо королевства превыше всего. К тем, кто не понимал, в чём состоят эти интересы, он был нетерпим до резкости, несмотря на свою общеизвестную набожность. Его уважали и прелаты, и теологи. Даже сам примас всей Англии покорно проглотил оскорбление — настолько непререкаем был авторитет Эдуарда Вудстокского. И самое главное — из слов, вложенных в уста августинского монаха Томаса Эшборна, становится понятно, что принца всерьёз рассматривали как реального лидера, способного разрешить внутренние проблемы Англии, несмотря на его плохое физическое состояние.

Но надеждам англичан на то, что Эдуард Вудстокский примет бразды правления королевством, выпавшие из рук его отца, не суждено было сбыться. Принц чувствовал себя всё хуже и хуже. Анонимный летописец аббатства Святой Марии в Йорке писал, что в этот период своей жизни принц участвовал в управлении страной главным образом советом и наказом: «Он всегда поддерживал добрых и верных людей королевства, умоляя их быть послушными его отцу и управлять лояльно, поддерживать, насколько возможно, добрые законы и обычаи во благо королевства и не давать никакой веры негодяям и нарушителям закона»⁶⁰.

Активно заниматься государственными делами по состоянию здоровья принц не мог, управлять своими обширными владениями — тоже. В начале 1374 года он вызвал в Беркемстед приближённых и объявил им о новом составе совета. Во главе его по-прежнему оставался Джон Херуэлл, бывший канцлер Гаскони. Сохранили свои позиции сэр Нил Лоринг и Уильям Спридлингтон. В число советников вошли Обри де Вер, Хью Сёгрейв, Арнолд Сэвидж и Джон Мейнард. На них было возложено решение всех текущих вопросов. Совет получал огромное количество петиций от вассалов Эдуарда Вудстокского, но самые важные из них обязательно обсуждались с принцем, о чём свидетельствуют сохранившиеся многочисленные пометки на документах: «Переговорить об этом с милордом».

С июня 1375 года Эдуард обосновался в Кеннингтоне. На сессию Парламента, собравшегося в апреле 1376 года и получившего название «Доброго», он не поехал. Тем не менее, вера в его могущество была по-прежнему сильна. Например, известный лондонский купец Ричард Лайонс, один из королевских финансистов, был обвинён Парламентом в халатности, которая привела к оскудению казны. Желая обеспечить себе заступничество принца, он отправил в Кеннингтон бочонок золота. Однако Эдуард отослал деньги назад, присовокупив к этому краткую отповедь, что содержимое бочонка приобретено по его разумению нечестным путём, и по этой причине дар им отвергается: «Никогда же до такой степени не покинет меня благоразумие, если, конечно, не отправить этот дар рыцарям, которые трудились для королевства, что было бы добрым делом»⁶¹.

К началу июня стало очевидно, что дни Эдуарда Вудстокского сочтены. Его перевезли из Кеннингтона в Вестминстер, где большую часть времени он проводил в молитве. Приближалась Троица — праздник, который всегда отмечался принцем с особым благоговением. Эдуард молился, чтобы Господь призвал его к себе именно в этот день. 7 июня в своих апартаментах в Вестминстерском дворце он составил завещание и подтвердил все пожалования и аннуитеты, данные им своим рыцарям, оруженосцам и слугам.

Рассказывая о последних днях жизни Эдуарда Вудстокского, Томас Уолсингем подробнейшим образом описал весьма странный эпизод. Хронист утверждал, что к лежавшему на смертном одре принцу явился с покаянием некий сэр Ричард Стари. В своё время он занимал почётную должность рыцаря охраны короля, но якобы лишился её и был удалён от двора. Причиной опалы стало обвинение в том, что Стари был подкуплен и принёс Эдуарду III ложное известие о том, что общины собираются свергнуть своего монарха, как в своё время свергли его отца. И вот он явился к принцу, чтобы получить его прощение. Однако Эдуард Вудстокский не захотел помиловать предателя даже на пороге смерти. «Господь справедлив, — сказал он, — и воздаст вам по заслугам. Я не желаю, чтобы вы беспокоили меня. Избавьте меня от своего присутствия, чтобы я вас больше не видел»⁶².

Далее Уолсингем рассказал, что только епископу Бангорскому удалось смирить неукротимого Эдуарда, и тот покаялся в своих грехах: «Неожиданно принц воздел руки и возвёл очи горе: «Господи, благодарю тебя! Ты раздаёшь все милости Твои! Тебе возношу молитвы, чтобы Ты простил мне мои грехи, которые я легкомысленно совершил против Твоей воли. А также за все людские страдания, которые я причинил, вольно или невольно, прошу о милости прощения от всего своего сердца»⁶³.

Почему хронист решил представить принца в качестве упрямого мизантропа, обременённого множеством грехов, понять можно. Уолсингем не испытывал любви к королевской семье. Он был яростным ненавистником лоллардов[100], к которым благоволил Джон Гонтский, и некоторые идеи которых — например, отрицание светской власти папы — поддерживал Эдуард Вудстокский. Поэтому Уолсингем был одним из немногих английских хронистов, обвинявших принца Уэльского в крайней жестокости при осаде Лиможа. Естественно, он не мог упустить такого удобного случая опорочить его, дискредитируя заодно Ричарда Стари, одного из лидеров лоллардов.

Вся история выглядит весьма сомнительной. Непонятно, почему Стари отправился просить прощение у умирающего Эдуарда Вудстокского, а не у короля, которому он, собственно, изменил. Не добавляет достоверности рассказу Уолсингема и тот факт, что Стари находился в большой милости у вдовы принца Джоанны Кентской и, как ни в чём ни бывало, продолжал нести службу рыцарем охраны у его сына Ричарда II.

Эдуард Вудстокский, принц Уэльский, скончался в Вестминстере в три часа пополудни 8 июня — на праздник Троицы, как он сам того хотел. Весть о его смерти вызвала глубокую и, вне всякого сомнения, искреннюю скорбь не только в Англии, но и на всех английских территориях по ту сторону Ла-Манша. В этот день страна не просто потеряла одного из своих величайших полководцев и воинов, но омрачились её надежды на лучшее будущее, которого многие не мыслили без Эдуарда Вудстокского у трона, а затем и на троне.

Хронисты, демонстрируя завидную солидарность, отдавали должное талантам принца. Каноник августинского Лестере кого аббатства Генри Найтон вставил в свою хронику настоящий панегирик принцу-воину: «Эдуард, принц Уэльский, перворождённый сын, удачливый в бою, храбрейший среди самых сильных воинов, доблестно сражавшийся во Франции при Креси в войне против Филиппа короля Франции... Он умер прежде своего отца и был похоронен в Кентербери, в Христовой церкви»⁶⁴.

Другой английский хронист, продолжатель популярнейшей исторической работы «Полихроникон», сосредоточил своё внимание на всемирной славе, которую стяжал, по его мнению, принц: «На протяжении его жизни как христианские народы, так и язычники больше всего боялись его военной фортуны, как если бы он был ещё одним Гектором»⁶⁵.

Однако по сути оба они лишь вторили наиболее близким им тезисам из блестящей проповеди Томаса Бринтона, епископа Рочестерского, в которой жизнь и деятельность Эдуарда Вудстокского рассматривалась подробно, со всех сторон. Эту проповедь, явившуюся одним из самых замечательных примеров красноречия того времени, прелат произнёс вскоре после смерти принца Уэльского, отметив прежде всего доблесть Эдуарда, его набожность и щедрость к друзьям и слугам: «Каждый принц должен выделяться среди своих подданных могуществом, мудростью и благостью, подобно тому, как это воплощено в образе Святой Троицы: Бог-Отец являет собой могущество, Бог-Сын — мудрость, и Святой Дух — благость. Но сей лорд принц обладал всеми тремя качествами в превосходной степени.

Его могущество проявлялось в славных победах, за которые он заслужил великую похвалу, ибо в Писании говорится: “Восхвалим могущественных и славных мужей”[101]. Прежде всего, [славна] его победа при Пуатье, куда французский король воистину привёл такую военную силу, что на десять рыцарей в броне, сражавшихся на своей собственной земле, приходился всего один англичанин. Но Господь поддержал справедливое дело, и французская армия была чудесным образом разбита английской армией, а король взят в плен. И за это деяние принц мог бы также сказать о себе: “Велико имя моё между народами”[102]. Опять же, своими трудами в Испании он восстановил истинного короля на его престоле после его поражения, свергнув тирана, а также превратил королей Наварры и Майорки без малого в своих подданных, его великая сила и слава были таковы, что Господь мог бы сказать ему, как Давиду: “Я сделал имя твоё как имя великих на земле”[103].

Его мудрость проявлялась как в образе действий, так и в привычке говорить разумно, поскольку он не просто вещал, подобно нынешним лордам, но был вершителем дел. И он никогда не начинал великой работы, не предполагая довести её до похвальной цели. И снова могу сказать о нём: «Принц должен быть восхваляем народом за свою мудрость».

Его благость проявлялась главным образом в трёх случаях. Там, где владыки этого мира привыкли угнетать и карать своих арендаторов и землевладельцев, этот лорд всегда заботился о своих арендаторах, поддерживая их во многих отношениях. Там, где другие лорды, как правило, выказывали неблагодарность к тем, кто служил им и делил с ними военные труды, этот лорд был щедр к своим слугам, Он сделал их богатыми, а сам обеднел. Там, где земные лорды, не преданные Господу, не проявляли к Нему внимания, разве что напоказ, во время мессы или службы, этот лорд был столь ревностен в служении Господу, что не позволял своим земным склонностям брать верх.