Бобрик пошел дальше, рванул дверь, запоздало вспомнив, что забыл постучать. Ленка в нижнем белье стояла у рукомойника, спустив с плеч бретельки рубашки, умывалась.
— Я не смотрю. Лесник не заходил?
— Как видишь.
— Чего-то он задерживается. Обещал патроны с мелкой дробью притаранить. Завалю пару уток, их туть тьма.
— Господи, как вы можете птиц стрелять? Занятие для извращенцев: убивать живое существо ради забавы.
— Жаркое из дичи пожрем. Не консервы.
— Вот сам и жри. И готовь сам.
Бобрик с усилием оторвал взгляд от Ленки, стоявшей к нему спиной, уселся на топчан и стал вертеть ручку настройки транзистора, старенького приемника, который вчера принес Рыбников. Передавали попсовую дребедень, на другой волне какой-то мудель, косивший под блатного, тянул жалостливую песенку о том, как он вернулся с зоны к любимой мамочке, которая все глаза выплакала, ожидая сыночка. И мамочка очень рада встрече. Слушать тошно. Бобрик выключил транзистор и, сунув в зубу сигарету, растянулся на койке. Он пускал дым в потолок, стряхивая пепел на земляной пол, и думал о том, что все в жизни кончается. Хорошо или плохо, но кончается. И эта бодяга тоже движется к логическому завершению. Только вот к плохому или хорошему — пока неизвестно.
— Боб, а ты не знаешь, что за фотографию носит в бумажнике Элвис? — Ленка уже натянула свитер и джинсы, присев на край своей койки, пила из кружки жиденький чай.
— У Элвиса в лопатнике несколько фоток.
— Карточка какой-то девицы в голубом сарафане. Симпатичная. Чем-то на меня похожа. Волосы русые и губки бантиком.
— Элвис по контракту служил в армии. Участвовал в боевых действиях в Чечне. А та девушка у них была то ли медсестрой, то ли врачом. Короче, она погибла, я не знаю при каких обстоятельствах. Если интересно, сама у него спроси.
— Так он и расскажет. Из него слова не вытянешь, когда он трезвый. А когда пьяный — тем более. Ты хоть бы что о себе рассказал. Тут такая скука, а ты, как Элвис, все молчишь.
— Поговорим еще, — пообещал Бобрик.
— Вот ты молодой, хваткий, живешь в Москве. А пашешь на каком-то сервисе на хача. Сам бы открыл свое дело, раскрутился, как другие. Стал бы крутым коммерсантом. А не сидел весь день в смотровой яме.
— Коммерсантом я уже был, — Бобрик погасил окурок о стенку банки. — Больше не хочу. Сыт по горло этим бизнесом.
— Серьезно? Ну, расскажи, как было дело. Времени у нас много, а делать нечего.
— Да, время у нас есть, — Бобрик посмотрел на часы. — Слушай, если интересно.
Когда Саша Бобрик вернулся с действительной армейской службы на родину, он сразу понял, что в жизни небольшого города изменилось многое. Вместо прежних очагов культуры, привокзального ресторана, танцплощадки и клуба «Слава», появились весьма солидные заведения: несколько распивочных, ресторан «У дуба», кинотеатр и три зала игровых автоматов. Секцию мотокросса при стадионе «Урожай», откуда до армии Бобрик не вылезал сутками и где получил первый юношеский разряд, закрыли на амбарный замок, тренер Стаднюк быстро спился и теперь махает метлой возле рюмочной «Абориген».
Зато на улицах прибавилось дорогих иномарок, возле двух городских гостиниц крутились шлюхи, прикинутые по фирме, тут же тусовались их престарелые мамки и шмаровозы. А вот прежних друзей не видно. Кто-то поспешил уехать навсегда, кого-то убили бандиты, кто-то резко разбогател и теперь считает ниже своего достоинства подавать руку такой мелкой шушере как Бобрик. Одно осталось неизменным: здесь трудно найти работу, за которую платят хоть какие-то деньги, а не пособие по бедности.