Двери вагона открылись.

Оба «беженца» стремглав выскочили наружу и бросились бежать, отталкивая пассажиров, стоящих на перроне.

Уве выдернул нож из раны, кровь полилась настолько обильно, что мгновенно залила все вокруг.

Женщина напротив закричала от ужаса.

«Это конец!» — понял Уве. Было обидно за бесцельно прожитые годы, а главное — за все ошибки, им совершенные. Как глупо он жил, чему посвятил свои дни? Бездарность! Идиот! Дырка в жопе! Пустое место! Безработный мойщик трупов! Непротивленец!

Он упал и начал задыхаться. Уве умирал. Рядом с ним на полу, лицом прямо к его лицу, лежал старик. Ему досталось меньше… но ему многого и не требовалось.

— Благодарю… — едва слышно прошептал дед. Несмотря на возраст, он внушал уважение своим внешним видом — дорогой костюм, аккуратная прическа, часы «Ролекс» на запястье — все это Уве автоматически отметил угасающим взглядом. — Вы настоящий ариец!

Уве уже не мог ответить, дышать внезапно стало нечем.

Дед же между тем продолжал говорить на последнем издыхании:

— Меня зовут Генрих фон Метерлинк! Запомните это имя! Я отдаю вам его! Носите его с честью!..

Старик захрипел от боли и умолк.

Если бы Уве мог в этот момент пожать от недоумения плечами, он бы это сделал.

Но все, на что хватило его сил — это умереть.

Последнее, что он увидел — мертвые стеклянные глаза старика, назвавшегося Генрихом фон Метерлинком.

— Генрих! Вы меня слышите? Ответьте хоть что-нибудь?

Уве открыл глаза. Над ним склонилась некрасивая медсестра с вытянутым лошадиным лицом, выражавшим сдержанное беспокойство.

Он был жив, и это удивительно. Ведь он умер, и прекрасно помнил собственную смерть.

Не спеша раскрывать все карты, Уве кивнул, и медсестра, довольная проявлением признаков жизни, сказала:

— Вам очень повезло, господин фон Метерлинк. Еще бы чуть-чуть левее, и пуля попала бы прямо в сердце. А так — всего-то прошла насквозь. Все уже зажило! Правда, второй осколок чуть повредил вам лицо — но это мелочи. Шрамы украшают настоящего мужчину!

Когда она ушла из палаты, Уве поднялся на ноги и доковылял до умывальника у дальней стены. Медсестра была права — теперь его щеку была зашита грубыми нитками, а в будущем рана грозила превратиться в кривой шрам. Но это было меньшее из зол. Большее же заключалось в том, что лицо было не его, не Уве. В зеркале отражался совершенно иная личность — статный, широкоплечий, белобрысый, с волевым подбородком и упрямо сжатыми губами молодой человек.