Паркет, который давно не мешало бы начистить, нечувствительно превратился в узкую извилистую улицу, мощеную щербатыми каменными плитами. Книжные шкафы продолжились двухэтажными домами с плоскими крышами и маленькими балкончиками, почти смыкавшимися над головой прохожего. Кроули ступил на истертые камни, и с первого шага сделался своим в этом древнем городе: просто богатому щеголю вздумалось прогуляться пешком, а что рукава волочатся в пыли — не беда: для этого существуют слуги со щетками.

— Хо-хо-хо! А-хах-ха-ха! Хгы-гы! Ай да Мазетто! Ну, ловкач!

— Он прямо так и сказал: «Вы меня только пустите — я так вам сад возделаю, как его никто еще не возделывал!»

— Нет, кум, ты не путай: не сказал, а подумал. Он же немым притворился, верно, Звонарь?

— Звонарь, а дальше что?

— Ну, начал он работать у монашек. И вот однажды днем улегся он под деревом и притворился, будто спит. А в это время в сад вышли две монашки. И одна другой говорит…

В трактире папаши Лючано яблоку негде было упасть. Ничего удивительного: праздник святого Януария. Грех не пропустить кружку-другую доброго вина в честь славного покровителя города! К тому же день выпал скоромный, значит, Господь не покарает за миску бобов со свиным салом или тарелку жареных ребрышек, вымоченных в уксусе, и посыпанных кольцами сладкого лилового лука. А если же такое изобилие да сдобрить славным рассказом, то вот и он, рай земной.

— …говорит, давай, мол, испытаем то удовольствие, которое дамы на исповеди описывают как наисладчайшее? Садовник-то наш немой, и дурачок вдобавок, посему не проболтается. А Мазетто делает вид, что спит, а сам смекает…

Слушатели покатывались со смеху. Тощий парень в пестрых лохмотьях, известный завсегдатаям под прозвищем Звонарь, знал, как быстрее всего заработать на кружку вина и миску каши со смальцем: язык у него работал без устали. Одна байка сменяла другую, особо забористые истории просили повторить. Например, эту, про ловкача Мазетто и похотливых монашек.

Вокруг Звонаря собралось десятка три горожан — купцы, цеховые ремесленники, нотариусы, их помощники и прочий городской люд, достаточно зажиточный, чтобы позволить себе сегодня наесться от пуза, но не слишком богатый, чтобы делать это регулярно.

Никто не заметил, как в заведение вошел еще один посетитель; лишь папаша Лючано наметанным глазом сразу выцепил его, удивился и обрадовался: знатные господа никогда не заглядывали в его трактир. Родственник королевы, не иначе, золота-то сколько на нем! И бархат, Пресвятая Дева! Все из бархата! Скорее, чистый фартук, бежать встречать…

Приглядевшись, трактирщик удивился еще сильнее, а затем и порядком струхнул: диковинный наряд богача отливал болотной зеленью[3], а глаза светились желтым кошачьим огнем. Но робкие да нерешительные не держат процветающих трактиров, к тому же солнце еще высоко, а ведь даже младенцу известно: нечистый не является днем. И мало ли какие причуды случаются у богачей? Вот этот захотел и красуется в зеленом, а глаза… вон сосед-шорник как перепьет да начнет кожи драть, так у него глаза вообще белые делаются. Словом, Лючано оставил колебания, со всем возможным почтением встретил гостя, получил от него заказ на кувшин лучшего вина и умчался исполнять. Тем временем желтоглазый уселся на ближайшую скамью, где каким-то чудом освободилось место, и стал слушать Звонаря.

— …вот так благодаря своей молодости и смётке ушел Мазетто из дому с одним топором, а вернулся много лет спустя многодетным богачом, да все детки у него с рождения были пристроены, — закончил рассказчик и надолго приложился к кружке.

Необычного клиента заметил не только хозяин трактира. Поодаль от компании самых горячих поклонников звонарских баек сидел небогато, но чисто одетый мужчина лет тридцати, с умным и выразительным лицом. Он бросил на щеголя долгий взгляд: скорее, изумленный, чем враждебный. Тот, однако, держался с полнейшим равнодушием, и не спеша потягивал принесенное вино.

Между тем Звонарь от смешных побасенок перешел к пересказу пугающих слухов, которыми щедро делились моряки торговых судов в порту.

— Говорят, в Константинополе появились беженцы из Скифии. Они в один голос твердят о Божьей каре, что обрушилась на поселения по берегам Русского моря: мол, люди там умирают в три дня, но прежде покрываются страшными язвами и пятнами, а после смерти чернеют. А караванщики боятся идти в Индию и Китай за пряностями и чаем, потому что от самой Персии все сожжено огненным дождем.[4]

— Господи, помилуй нас, грешных…

— Вранье все!

— За грехи наши, за грехи…

— А еще, я слышал, в Скифии есть племя женщин таких волосатых, что им не нужна никакая одежда.