Надзиратель кивнул; у него были усики, кожа со следами юношеских угрей. Настоящие рытвины, которые в синеватом ночном свете напоминали лунные кратеры.

— Сколько я здесь?

— Пять дней.

Жак быстро сосчитал в уме.

— Сегодня вторник, среда?

— Среда, двенадцатое февраля. Два часа ночи.

Дни, отделявшие его от прошлой пятницы, совершенно стерлись из его памяти. В каком состоянии он прибыл сюда? Его тело вновь покрылось потом.

— Я был… без сознания?

— Ты бредил.

Пот стал ледяным. От него покалывало грудь, словно через кожу вырывались наружу мелкие частицы взорвавшегося внутри страха.

— Что я говорил?

— Понятия не имею. Ты говорил по-французски.

— Убирайся, — приказал Реверди.

Такой повелительный тон заставил охранника напрячься, он отошел и уселся за свой стол, позвякивая связкой ключей. Реверди расслабился, опустил плечи на кровать.

Прошло довольно много времени, со стороны стола не доносилось ни звука — охранник уснул. Голоса по другую сторону зеленой решетки тоже затихали: все укладывались спать.

Он снова попытался вспомнить хоть что-то, связанное с госпитализацией. Полный провал. Но в памяти стали беспорядочно всплывать другие образы. Слова. «Комната». «Вехи». «Дорога»… Он увидел бамбуковые стены, ручейки крови. Его снова охватил страх. Вспышка: истерзанная женщина, нежные струйки крови…

Почему он впал в панику? Почему он вдруг испугался ее общества? Эта потеря контроля может стоить ему жизни. Он вспомнил, что на самом деле это противоречие таилось в самом действе. Каждый раз в конце ритуала он срывался. Но обычно он был один. Один в Комнате Чистоты — и это секундное забвение не имело никаких последствий.

Он заставил себя еще раз сосредоточиться и восстановил в памяти весь эпизод. Тело женщины, покрытое резаными ранами. Огонь в его собственной руке. Эта мысль прибрела такую чистоту, такую точность, что он снова ощутил себя в Комнате Чистоты… Ему захотелось ласкать это раскрывшееся, истекающее кровью тело, но он знал, что это невозможно. Источник — это табу.

Тем не менее, он подошел к своей возлюбленной и посмотрел на ее раны. Он любовался темными реками, разливающимися по загорелой коже. Он испытывал нежность, безграничную благодарность к этим разрезам, несшим ему умиротворение, безмятежность.

Он наклонился. Так низко, что услышал журчание крови. Так низко, что почувствовал жар тела… Он закрыл глаза и ощутил медный вкус собственной крови в своем израненном рту.