…«Лучший немец — мертвый немец!» — это девиз не только нашей разведроты, это девиз вообще всей разведки.

Я стоял в строю на правом фланге, и молчал. Вольно стоял, хотя вдоль него бегал и тряс пистолетом пьяный майор — только что присланный, и только что прибывший на фронт. Какой дурак прислал к нам эту тыловую крысу? Он был из нового пополнения. До этого он отирался где-то в Сибири. А теперь он ходит, трясет тут пистолетом, как будто это и правда может кого-то из нас тут стоящих, испугать. Убили неделю назад Воронова. Вот и прислали «это». На замену. Устали мы все — ох, как устали. От постоянного напряжения устали. Наша рота уже две недели подряд ходит в поиск, но взять «языка» нам никак не удается. Каждый день кто-то погибает. Платим своими жизнями — бесполезно платим. Потому что — нет результата.

Обычные наши фронтовые будни. Мы породнились со смертью. Кто-то — сегодня, кто-то — завтра. Мы не ведем разговоров о том, что «… вот после войны…». У нас нет его, этого — «После…» Мы живем — здесь и сейчас. Никто не предается таким бредням, как мечты. Смерть незримо всегда рядом — на расстоянии вытянутой руки. Мы одеты не по форме — и никого особо это не волнует. У нас другие задачи на войне. Мы не ходим строем — нам это нужно. Нас хорошо кормят, конечно, не белым хлебом как летчиков. Но сухари мы едим очень редко. Мы глаза и уши командования. Мы смертники. Все стоящие в этом строю. Наши потери больше, чем у штрафников. И мы не можем «искупить кровью». Мы другие. Мы здесь по собственной воле… — все. Кто бы, что не говорил. От нас многие уходят. Нельзя сюда — «по приказу». Нам здесь не жить… — нам здесь умирать вместе. Главное…? Главное, что не бросят тебя раненного — там. Вытащат. Вынесут по-любому. Сделают тоже, что и ты.

Страшно ли умирать? Да. Но только здесь — по эту сторону. Там… в немецкой траншее, которую мы называли — «дом родной». Там — уже нет. Нам страшно здесь. Вернее не страшно, а присутствует страх смерти. Там… Там он уходит. После короткого шага за бруствер, остается только цель и задача. Я смотрел на его рожу и понимал — не наш он. Не будет у нас с ним — «ни любви, ни дружбы…». Не слушал я его. О своем думал, о разном. Дурак он… патологический.

Я ведь своими ушами слышал, когда проходил мимо штабной братии, как мне в спину «шипели».

— «О… — Адамович пошел — со своими бандитами».

Мне тогда даже нравилась и душу грела… и даже где-то льстила — подобная формулировка. У нас ведь даже с особистами были «нормальные» отношения. Они были нашими соседями по дивизионному тылу и нас «уважали» и в «душу не лезли». С нами просто предпочитали не связываться, зная, что разведрота никому ничего не прощает. Угрожать нам штрафной ротой или расстрелом… — это просто бессмысленно. Смерть для нас была ежедневной спутницей, а других «рычагов воздействия» на нас — у них не было. Терпеть мы могли недолго, да и прощать не умели. Особисты… они ведь тоже люди — и жить хотят. А то выйдет такой товарищ утром из землянки и сразу на мину наступит… Или его непонятно кто в плен утащит… Всякое ведь на войне случается.

… я стоял на правом фланге и молчал. Стоял в строю и смотрел на красную морду пьяного майора, который налившись дурной кровью, бегал вдоль строя из остатков нашей разведроты и, угрожая пистолетом, орал нам всем в лицо.

— «Трусы!»

А потом, наконец, мы пошли спать. А ночью — опять через нейтралку в немецкий тыл пошли. И снова разведпоиск, который у нас назывался просто — «Выходом на работу». И мы потеряли сегодня ещё четверых… Ещё четыре хороших парня легли в землю. Но взяли мы немца. ВЗЯЛИ!!!

Свою передовую мы ночью пересекли незаметно и завалились в блиндаж к начальнику.

— Хотел «языка»? — спрашиваю я эту суку — начразведки. А он смотрит на меня и ничего не понимает — радуется. Радуется, какой он гнида правильный — сумел нас вдохновить своей речью.

— Держи, — говорю, — он твой!!! — и выстрелил немцу в башку…

Следующая пуля досталась майору…

И никто не выдал. Никто ничего не видел. СМЕРШ целый день «землю рыл», но ничего понять так и не смог…

А мы — все оставшиеся, сидели в землянке. И нам… нам было — все равно, потому что этой ночью опять «идти на работу» — за языком. Задачу-то рота так и не выполнила. Завернувшись в трофейную куртку — «лето-осень», я завалился спать… Хорошая у немцев куртки, утепленные. Их выпускали для десантников и разведчиков, с одной стороны маскировка — «лето-осень», выворачиваешь на вторую сторону — «белый окрас»…

Вынырнув из липких объятий сна и открыв глаза, я увидел не бревенчатый накат землянки, а обычный потолок дома… Сон, вернувший меня на войну — все ещё жил во мне. Я жил и чувствовал себя обычным разведчиком. Необъяснимо что-то менялось во мне… Отчего-то я начинал чувствовать себя не как много поживший старик, а как Серёга. Из здесь. Все мы тут в разведке — «ломом опоясанные»…