Голос Видока, мрачный и гортанный, возвращает меня к реальности. Я смотрю на него непонимающим взором.

— Когда он умер? — переводит Видок. — Ваш несчастный папа, когда он умер? Как давно он жует одуванчики с корней?

Если вам хочется, чтобы о смерти говорили туманно и уклончиво, то с Видоком вы ошиблись дверью.

— Год, — отвечаю я. — Год с половиной.

— Какие у вас точные внутренние часы. «Год. Год с половиной»…

— Хорошо, восемнадцать месяцев, так вам больше нравится? И еще двадцать один день и… и одиннадцать часов…

Слегка нахмурившись, он касается креста Святого Людовика.

— Похороны, наверное, были скромные, — замечает он.

— Он не хотел пышности. Точнее, мать не хотела. Была небольшая служба, минут на пять, не дольше.

— Кто присутствовал?

— Никого постороннего. Мать и я… да еще Шарлотта, и все.

Впрочем, нет, был кое-кто еще. Теперь я вижу — в темном склепе памяти маячит четвертая фигура. Скрюченная, как запятая, в мешковатом одеянии, фигура склоняется над открытым гробом, дыша характерным запахом шерсти и парафина…

— Папаша Время.

— Надо же! — ухмыляется Видок. — Это аллегория, доктор?

— Нет… Папаша Время — давний друг нашей семьи, вот и все. У него есть настоящее имя…

— Какое?

— Хмм, кажется, профессор Расин. Нет, подождите, его имя Корнель…

В этот момент меня с удивительной силой пронзает другая мысль:

«Если бы отец оказался сейчас здесь».

— Не было сообщений в газетах? — уточняет более спокойным тоном Видок. — Поминальных служб?