Не менее важным было и знакомство Барченко с «восточными учителями» — членами «Великого Братства Азии», некоторые из которых, по его словам, «лично побывали в Шамбале». Именно они и стали для Барченко главным источником сведений о тантрической системе «Дюнхор» (Калачакра-тантре). Особенно часто на допросах Барченко упоминал два имени — тибетца Нага Навена (Навана) и монгола Хаян Хирвы. Нага Навен являлся «наместником Западного Тибета» (провинция Нгари). В Россию приехал в 1923 г., как кажется, по собственной инициативе (а следовательно, втайне от Лхасы), для ведения переговоров с советским правительством. Это, по сути, все, что мы о нем знаем.

«Нага Навен осведомил меня, что он прибыл для личного свидания с представителями советского правительства, чтобы добиться сближения Западного Тибета с СССР. Он сказал, что далай-лама все больше сближается в Восточном Тибете с англичанами, а население и ламство Западного Тибета против союза с англичанами, что вследствие этого ламство массами эмигрирует во Внутреннюю Монголию и далее в Улан-Батор, что духовный глава Тибета Панчен-Богдо также обнаруживает оппозицию далай-ламе и что в связи с этим создаются исключительные возможности для установления самых тесных отношений как политических, так и культурных между СССР и Западным Тибетом через Южную Монголию.

Нага Навен указал, что политическую сторону этого вопроса он надеется осветить советскому правительству и Коминтерну через Чичерина. Далее Нага Навен сообщил мне ряд сведений о Шамбале как о хранилище опыта доисторической культуры и центре „Великого Братства Азии“, объединявшего теснейшим образом связанные между собой мистические течения Азии»[217].

Несмотря на глубокую озабоченность Москвы политической активностью Великобритании в Азии, в особенности ее экспансией в отношении Тибета, советские вожди не могли приветствовать сепаратизма Нага Навена, предпочитая в этой ситуации более решительное воздействие на колеблющегося Далай-ламу. С этой целью в августе 1923 г. политбюро, по предложению Г. В. Чичерина, отправило в Лхасу уже упоминавшуюся нами дипломатическую миссию во главе с бывшим коминтерновцем (незадолго до того перешедшим в восточный отдел НКИДа) С. С. Борисовым, который должен был предложить Далай-ламе советскую помощь в различных областях (прежде всего в военной)[218]. Таким образом, в то время как Барченко мирно беседовал с тибетским сановником (если тот действительно был тем, за кого себя выдавал), в дацанском общежитии на окраине Петрограда и в Москве полным ходом шла подготовка к отправке в Тибет, под видом буддийских паломников, группы советских эмиссаров, состоявшей в основном из лиц бурятско-калмыцкого происхождения. Поэтому Чичерин благоразумно уклонился от встречи с Нага Навеном, и последний спустя некоторое время выехал из России. А.А. Кондиайн об этом тибетце рассказывал следующее:

«В 1923–1925 гг. в Ленинграде в здании Тибетской миссии (в Новой деревне) проживал представитель центра Шамбала — некто Нага-Наван. Барченко имел с ним регулярные встречи в Тибетской миссии и у меня на квартире (Малая Посадская 9/2, кв. 49). Нага-Наван предпринял ряд поездок по Союзу и в 1925 г. уехал в Китай — выехал работать в китайскую армию в качестве инспектора по заданию Центра»[219].

(Складывается впечатление, что Нага Навен покинул Тибет из-за разногласий с Далай-ламой — так же, как это сделал в конце 1923 г. Панчен-лама, бежавший из своих владений на Юге Тибета в Китай и осевший в 1925 г. в Пекине.)

Еще одним «эмиссаром Шамбалы» в России был Хаян Хирва — личность довольно темная. Член ЦК МНРП, он занимал в Монголии весьма ответственный пост начальника Государственной внутренней охраны (ГВО) — монгольского аналога ГПУ. (Барченко, однако, в одном из писем Ф.Н. Петрову называет его «делегатом красных эсперантистов Монголии» и «сотрудником монгольского посольства», что, возможно, являлось официальной легендой монгольского чекиста.) Хаян Хирва, узнав от дацанских лам о том, что русский профессор «разрабатывает систему Дюнхор», явился на квартиру Кондиайнов в Петрограде. О себе заявил, что хотя сам не является авторитетом в этой системе, но имеет о ней конкретное представление. Впоследствии он неоднократно встречался с Барченко в Москве и там же установил связь с Нага Навеном[220].

В общежитии при буддийском храме летом 1923 г. проживало немало и других лиц, гораздо более сведущих в религиозно-философской системе Дюнхор, чем Нага Навен и Хаян-Хирва. Например, уже известный нам цанид-лама Агван Доржиев, глава тибетской миссии в СССР, и его заместители — бурятский лама Бадма-Намжил Очиров и калмыцкий монах, в прошлом личный секретарь Далай-ламы, Лувсан Шараб Тепкин (Тебкин). Оба они обучались в Лхасе около 12 лет и имели высшую ученую степень лхарамба, так же как и сам Доржиев. В Россию Очиров и Тепкин вернулись осенью 1922 г. вместе с экспедицией В.А. Хомутникова (отправленной, как мы помним, Наркоминделом совместно с Коминтерном в Тибет годом ранее для восстановления отношений с этой страной) и были зачислены Доржиевым в штат сотрудников тибетской миссии. Некоторое время Очиров и Тепкин преподавали в Петроградском институте живых восточных языков (ПИЖВЯ), а затем оба покинули город — Очиров в 1924 г. уехал в Монголию, а Тепкин год спустя в Калмыкию, после избрания его ламой калмыцкого народа — главой буддийской церкви в Калмыцком автономном округе[221]. Впрочем, на допросе в 1937-м, вспоминая о времени, проведенном в ламаистском дацане, Барченко назвал имена лишь двух лам, с которыми завязал «непосредственные отношения», — Агвана Доржиева и некоего Джигмита Доржи. Речь, возможно, идет о ламе Ацагатского дацана, буряте Джигме Доржи Бардуеве, также получившем высшее богословское образование в Лхасе. Этот лама вскоре снова отправился в Тибет, на этот раз в качестве переводчика и связного С.С. Борисова.

В том же самом доме при храме летом 1923 г. проживал с семьей известный монголист Б.Я. Владимирцов, также преподававший в ПИЖВЯ. Барченко не упустил возможности познакомиться с этим ученым и, может быть, даже взял у него несколько уроков монгольского. Во всяком случае, известно, что он переписал от руки составленный Владимирцовым словарик разговорного монгольского языка.

Весной 1924 г. Барченко встретил еще одного учителя. Это был крестьянин из г. Юрьевца Костромской губернии Михаил Круглов. Вместе с несколькими членами одной из сект «искателей Беловодья» Круглов пришел пешком в Москву, где и познакомился с Барченко, по-видимому, совершенно случайно — в одной из ночлежек. (Александр Васильевич, приезжая в столицу, обыкновенно останавливался не в гостиницах, а в ночлежных домах, поскольку там можно было встретить немало интересных людей.) В письме бурятскому ученому Гомбожабу Цыбикову Барченко рассказывал об этой встрече:

«Эти люди значительно старше меня по возрасту и, насколько я могу оценить, более меня компетентны в самой универсальной науке и в оценке современного международного положения. Выйдя из костромских лесов в одежде простых юродивых (нищих), якобы безвредных помешанных, они проникли в Москву и отыскали меня, служившего тогда (в 1923–1924 гг.) в качестве научного сотрудника Главнауки.

Посланный от этих людей под видом сумасшедшего произносил на площадях проповеди, которых никто не понимал, и привлекал внимание людей странным костюмом и идеограммами, которые он с собой носил»[222].

Рис. 6. Бехтерев