– Я ничего такого…

– Ври больше. – Федор гладит ее плечо. – Ин, вот увидишь, Вера вернется. Пусть не завтра, когда вишни зацветут, тогда и вернется. Как раз весной. Мы ей Патрика будем привозить, он ее вытащит к нам, он и мертвого поднимет, если ему что-то надо, а тут…

Федор осекся и замолчал, Инна погладила его руку на своем плече.

– Ничего, Феденька, родной, мы с тобой сдюжим.

В доме она сбросила шубку и сапожки и пошла в гостиную, Патрик скользнул за ней. Егор и Федор переглянулись.

– Пойду, на ужин что-то соображу. Не ходи к ней, пусть успокоится. – Федор подобрал с пола Инину шубу. – Всегда так: прибежит, одежду расшвыряет…

Из гостиной зазвучал рояль – нежные звуки «Аве Мария» Шуберта словно говорили: просите – и обрящете, и Егор понял, что это она общается с тем, кого признает Творцом.

– Инка неверующая. Но песню эту иногда играет, хотя лучше б что-то другое играла. – Реутов хмуро посмотрел на Егора. – Плакала?

– Да.

– Идем, разговор есть.

Егор пошел за ним в ту комнату, что служила библиотекой и бильярдной. Шатохина заиграла «Пассакалию до минор», и дом наполнился скорбными звуками. Егор вспомнил разговор с матерью, как злорадно сообщила она, что нашла его – она потратила свою жизнь, чтобы находить его и отгрызать от него кусок за куском. И девушку, застрявшую в тюрьме своего тела, сбежавшую туда от ужаса, происходящего в мире. И Шатохину, молча глотающую слезы в темноте. Боже, ты это видишь? Так где же твое милосердие?

– Вот черт…

Реутов устало склонил голову, прислушиваясь к музыке.

– Она… очень хорошо играет.

Глупо, глупо, не надо было этого говорить.

– Она самоучка, знаешь? – Реутов слушает, как затихают звуки мелодии, потом набирают силу новые аккорды, полные скорби. – Она выучилась по самоучителю. Просто раньше играла… ну, разное. А теперь это. Я не знаю, как говорить с ней о Верочке, обсуждаем только, что доктора говорят… А что у Инки внутри творится – музыка за нее скажет, и самое страшное, что не говорит она об этом. Она Веру сама, считай, вырастила, как свою дочь. И вот такое.

– Давно погибла ее сестра?

– Семнадцать лет назад. Мы с Инкой в институте учились, когда стряслась беда. Верочке тогда и пяти лет не было, она своих родителей помнит смутно, Инка ей их заменила, хоть и не хотели поначалу ей опеку давать, но она не отступила, добилась. И вот такое…

– Ужас, нет слов.

– Вот именно. – Реутов тревожно прислушивается к тишине. – Ты, главное, не спрашивай у них с Федькой ничего. Чего можно, я тебе сам расскажу.