– Я думал на эту тему. Возможная версия, но маловероятная. Дело в том, что горные районы Китая не выдерживают конкуренции с такими наркопроизводящими районами Центральной Азии, как Таджикистан, Афганистан и тот же северный Пакистан. Слишком велики риски. Китай, блин.

– Ага. А организовать террористическое кубло – риск невелик?

– Зависит от цели организации этого кубла. Если это рассадник террористов для всего мира, тогда неоправданно велик. А если это центр так называемой освободительной борьбы внутри самой КНР, тогда весь риск сразу становится оправданным.

– Есть ещё какие-нибудь подсказки, что мог ваш информатор там увидеть? Что-нибудь связанное с его прошлой деятельностью, например?

– Большую часть своей жизни наш информатор, как ты его называешь, был связан с Северным Кавказом, его горами. Он понимал с десяток местных языков и наречий и был хорошо знаком со многими людьми из этого региона. Честно говоря, я не исключаю просто того, что он встретил там какого-то знакомого.

– Стало быть, снова всё указывает на Северный Кавказ. А что говорят ваши шпионы и аналитики по поводу участия чеченских сепаратистов в здешних уйгурских делах?

– Да в том-то и дело, что ничего не говорят. И на первый взгляд на этот след ничто не указывает.

Макс не стал говорить Зиму о версии Шергина – будто связующим звеном между уйгурами и чеченцами является некая «третья сила» – та самая, к которой, судя по всему, принадлежал Махмуд-палван. Но о самом киллере он тем не менее рассказал Зимгаевскому несколько дней назад.

– А твои журналюги – что они знают о так называемом уйгурском сопротивлении?

– Уйгурское сопротивление – непопулярная тема для журналиста, работающего в корпункте Центральной Азии. И не только потому, что оно «якобы» уйгурское или «якобы» сопротивление. Первая причина её непопулярности – то, что эту тему чрезвычайно болезненно воспринимают китайцы. А попасть в их чёрный список не желает никто из нас – это единственная серьёзная страна поблизости, откуда могут приходить настоящие новости. Ошибёшься – и не попадёшь туда никогда. Поэтому среди нас немного людей, заигрывающих с «уйгурской» темой.

– Но не может быть, чтобы ваши коллеги её не прощупывали…

– Прощупывали. Все прощупывали, и я в том числе. Но в отличие от многих моих коллег я не искал подходов к уйгурской оппозиции, а попробовал оценить то, что сделали другие журналисты. На самом деле, среди них есть два немца, которые чисто из карьерных устремлений много вложили в развитие «уйгурской темы».

– Хузен и Верндль?

– Совершенно точно.

– И ты много общался с ними?

– Сказать, что много общался – это было бы, наверное, преувеличением… У нас ведь что происходит: каждый журналист оберегает свои источники информации и не скажет никому ни слова, пока не будет уверен, что это слово уже продано им компании. Но с Хузеном я действительно разговаривал, причём касался именно уйгурской проблемы.

– И?..

– Странное ощущение. Сперва, наверное, имеет смысл поделиться своим взглядом на проблему. Лично мне кажется, что уйгурская проблема надумана в лучшем случае на девяносто процентов. Это похоже на кухонные беседы у нас в Москве в середине восьмидесятых. Причём кухонные беседы оппозиции в эмиграции. То есть, моё мнение, они не должны ни в коем случае отражать настроения по другую сторону границы. А ещё меня не оставляет другое ощущение. Того, что мои коллеги в других странах искусственно раздувают эту проблему, опираясь на кухонные разговоры и натужный вой уйгурских эмигрантских организаций. Впрочем, я, наверное, зря это всё говорю? Подозреваю, что об уйгурских эмигрантских конторах ты знаешь намного больше меня.

– Почему ты так решил?

– По обилию уйгурских русскоязычных источников в интернете. Или, по-твоему, это такая своеобразная мутация Windows?