— А чё? — театрально возмутился Динавицер. — Тебе можно, а мне нельзя?

Посмеиваясь, я подбросил дров и с лязгом закрыл дверцу. Огонь в трубе ответил низким довольным гудением.

— Люди-и! — разнесся голос Риты. — А давайте поедим! А то, пока вода нагреется, пока жар нагонят…

— А давайте! — ответили люди вразнобой.

— Дюха, за мной! — позвал я. — А то эти проглоты всё слопают!

Прогоревшие дрова в топке ворохнулись, просыпая угли, будто поддерживая наши голодные игры.

Народ угомонился часам к одиннадцати. Места хватило всем, а мы с Ритой уединились в мансарде. В окошко подглядывала луна, от трубы в два обхвата накатывал мягкий сугрев, а тело жило недавними ощущениями.

Мытье — это не баня. Истинная баня начинается за дверью парной. Осилить верхний полок я так и не решился. Плесну водички на камни — пар валит, как дым из пушки. Ища спасенья, присяду на нижнюю полку, а влажный жар нагнетается в легкие, в вены, каждую клеточку горячит. А Ритке хоть бы что!

Хлещет меня веником, да хихикает! Кваску горячего брызнет на камни — я хапаю ртом раскаленный воздух, а она смеется…

Зато потом… Обожаю это непередаваемое ощущение! Выползаешь из парной совершенно одуревший, обессиленный вкрай, а как вытрешься, переоденешься в чистое и свежее — полный апгрейд!

Ах, какое же это блаженство — ступать босиком по чистым доскам, неторопливо испить кваску — уже холодненького, резкого, шипучего…

Я вздохнул, и Рита тотчас же зашевелилась, притерлась горячим боком.

— Думала, ты спишь… — рассыпались в тишине негромкие слова.

Я молча обнял девушку. Любимая повозилась, закинула на меня ногу, утихла.

— Всё хорошо? — шепнула, уплывая в сон.

— Очень! — вытолкнул я правду.